К суду истории. О Сталине и сталинизме

Напротив, американский историк Ричард Пайпс в своей книге «Россия при старом режиме» пытается доказать не только полную аналогию, но и всестороннюю преемственность между Россией XIX и Россией XX веков. Он пишет: «Мой центральный тезис состоит в том... что Россия принадлежит к той категории государств, которые политическая и социологическая литература обычно определяет как "вотчинные". В таких государствах политическая власть мыслится и отправляется как продолжение права собственности, и властитель (властители) являются одновременно и сувереном государства, и его собственником. Трудности, с которыми сопряжено поддержание режима такого типа перед лицом постоянно множащихся контактов и соперничества с Западом, имеющим иную систему правления, породили в России состояние перманентного внутреннего напряжения, которое не удалось преодолеть и по сей день».

Пайпс не отрицает, что в России после отмены крепостного права началось медленное движение в направлении либерализации, но оно почти прекратилось после убийства народниками Александра П. Пайпс утверждает: «В своем стремлении ответить на угрозу, которую представляли собой террористы, царское правительство явно перестаралось. Где открыто, где тайно, оно взялось за введение контрмер, которые в своей совокупности замечательно предвосхитили современное полицейское государство и даже содержали в себе ростки тоталитаризма. Между 1878 и 1881 гг. в России был заложен юридический и организационный фундамент бюрократическо-полицейского режима с тоталитарными обертонами, который пребывает в целости и сохранности до сего времени. Можно с уверенностью сказать, что корни современного тоталитаризма следует искать скорее здесь, чем в идеях Руссо, Гегеля или Маркса. Ибо, хотя идеи могут породить новые идеи, они приводят к организационным переменам лишь если попадут на почву, готовую их принять» [687] .

Мы убеждены, что истина лежит между этими крайними точками зрения. История не может прерваться в результате даже самой радикальной революции, и хотя сама природа социальной революции означает решительный разрыв с прежней структурой и порядками старого общества, сам характер революции и ее последствия связаны с характером и особенностями этого старого общества. В революции есть и отрицание прошлого, и сохранение преемственности, и потому ошибочно обращать внимание только на что-то одно, не видя другой стороны этой взаимосвязи прошлого и настоящего. Кроме того, как за 60 – 70 лет до революции Россия прошла через ряд различных эпох, так и за 60 – 70 лет после революции СССР прошел через ряд различных эпох, одной из которых была эпоха Сталина и сталинизма.

Прервалась не русская история, а история царской России, причем этот разрыв происходил не на пути к «европейской уравновешенности» и «сверхъевропейской гуманности», а на исходе безжалостной мировой и европейской войны, которая велась к тому же не за какие-то гуманистические идеалы, а за передел мира и за колонии. Сами большевики не хотели никакого тождества между русской и советской государственностью. Поэтому Ленин с такой болезненной нетерпимостью отмечал многочисленные факты, когда за фасадом советской государственности проступали черты прежней царской государственной машины. Но Сталина подобные факты раздражали уже гораздо меньше. Более того, он сознательно перенес в советскую действительность многие порядки, нравы и установления, характерные именно для российской самодержавной и бюрократической государственной машины. Но восстановить ее «в целостности и сохранности», как полагает Р. Пайпс, даже Сталин был не в состоянии.

Большевики неоднократно отмечали не только революционность русского рабочего класса, но и крайнюю отсталость основных масс трудящихся России. Именно поэтому, как не раз предупреждал Ленин, в России сравнительно легко было начать социалистическую революцию, но здесь будет гораздо труднее довести ее до конца, и не только в экономике, но и в сознании людей. Конечно, культура, которую народ мог бы получить в более развитом буржуазном обществе, была бы по преимуществу буржуазной, а не социалистической культурой. Некоторые из революционеров считали неграмотность народа поэтому не недостатком, а преимуществом для революционной пропаганды, ибо, не зная других идей, народ легче будет воспринимать социалистические идеи. Но это был очень сомнительный тезис. Действительно, даже в созданных после революции десятках тысяч кружков по ликвидации неграмотности крестьяне и рабочие нашей страны изучали не только русскую или украинскую азбуку, но и «Азбуку коммунизма». Они воспринимали идеологию марксизма и социализма, но в ее крайне упрощенном изложении, а это позволило позднее привить народным массам и весьма искаженное представление о социализме и марксизме.