К вечности

Не ведаю точно, что предшествовало приходу видения, но я внезапно увидел поперед себя космическое пространство, средоточием которого стало огромное облако рыже-огнистого сияния. Две мельчайшие искры, одна очевидно рдяная, а иная почти серебристо-розовая, враз ворвались в остие той туманности, состоящей из газа, пыли, мельчайших химических элементов, и, действуя синхронно, принялись закручивать вкруг себя, сей состав. Наблюдаемо для меня обе искры двигались по единой траектории круга, друг за другом и с тем, сбирая межзвездную среду, сматывали ее в диск, единожды с собственным ускорением сжимая космическое облако. Спустя пару дамахей плотно собранное ядро, вобрав в себя газы, пыль и мельчайшие химические элементы сформировало в том месте звезду. Одначе в результате наматывания обок себя среды, серебристо-розовая искра, определенно в собственном сиянии Бог, утончила один конец материи доколь мерцающей завихрениями света, и срыву обрезав его, оторвала от самого ядра. Мерцающий клок материи, неспешно развернувшись, вже при помощи мгновенно перемещающийся серебристо-розовой искры вновь создал диск. Только днесь многажды редкий, разрывчатый диск, твореный из оболочки газа, оставшейся от звезды и окутавшей ее по кругу, окоему, едва зримое движение которому теперь предала рдяная искра, вырвавшаяся из ядра будущей системы и промелькнувшая повдоль самой плоской поверхности туманности. Еще малая кроха времени и обе искры-Боги, рдяная и серебристо-розовая принялись кромсать тот медлительно коловращающийся туманный диск на отдельные кольца. Засим, также скоро, кромсать кольца на отдельные туманные сгустки, в каковых по большей частью плоских комках наново закручивать движение, а значит сталкивать, слипать в планеты материю космического вещества, газы, пыль, разнообразные элементы, создавая тем самым новую, юную систему…

Мою первую систему…

Видение моей первой системы, оную я бы мог создать, а быть может и не смог… не сумел… если бы не моя встреча с Отцом… Ибо я так ослабел, что даже выплеснуть из себя видение не возмог полноценно, мне, кажется, последний фрагмент я и вовсе не узрел, едва ощутимо выдохнув его изо рта… и вероятно изо рта моей плоти…

Моя встреча с Отцом, которая спасла меня от смерти, гибели, ухода…

Столь долго ожидаемая и такая короткая встреча… Незабываемо-прекрасная встреча.

Я вновь обрел себя, после прощупывания Усача и видения токмо в пагоде старшего Димурга. И увидел над собой столь знакомый мне свод повторяющий цветом ночное небо, каковой полыхнул в лицо Владелины блеклым светом, отринутым серебристыми многолучевыми звездами, густо заполнившими все его пространство. В гранях зеркальных стен округлого зала отражались не только те лучисто мерцающие звезды, но и гладкий пол, по которому плыла серебристая материя, устилающая его ровными пластами. А по средины залы стоял трон Першего на ножках и со спинкой на котором он восседал. В черном, долгополом сакхи прикрывающем стопы ног, и в своем венце с замершей в навершие змеей, ноне прикрывшей очи. Плотная тишина нежданно прорезалась голосом… бас-баритоном Першего, точно звук подключился ко мне много позднее, чем осознание того, где я нахожусь:

— Небо совсем тебя не бережет… совсем измучил, моего любезного Огня. Я ему выскажу… все выскажу, как ты слаб…совершенно изнурен, неужели того не видно?

— Отец! Отец! — воскликнул я… можно было бы сказать громко, но вернее будет отметить из последних сил.

Мне так хотелось ласки моего Творца. Я так нуждался в том абы высказаться, в его помощи. Но ласку получала Владелина. Рассказать о произошедшем я не мог, так как шевеление моих губ вызывало крик, каковой вредил, разрушал мозг девочки…

Впрочем, Отец мою хворь приметил. Он был нежным, трепетным и очень мудрым Господом. Старшим, главенствующим Богом в лоне Небожителей, посему сразу узрел мою слабость.

Он принес спящую девочку в дольнюю комнату пагоды, где в плывущем дымчато-черном мареве перемещались, скрещиваясь и расставаясь, многоцветные облака, крупные сгустки пежин, полосы и блики. Творец положил Владелину на вырь, и почасту касаясь ее лба губами, оглаживая ее волосики, зашептал…

Я знал, он шептал это для меня… наконец, будучи подле и лишь для меня:

— Крушец! Крушец, прости меня, прости за упрямство… За то, что не повинился пред Родителем еще тогда, когда ты только пропал… Прости меня, бесценность, за все, что ты пережил по моей вине…

Пережил.

Я не мог рассказать Отцу, что пережил. Но судя потому, что он был обок меня, думаю, ему многое из пережитого мной поведал Родитель. Несомненно, не раз упрекнув в своевольстве и упрямстве. Мне, конечно, очень хотелось высказаться по поводу поступков моего Творца. Но, во-первых, девочка, что порой озвучивала мои желания крепко спала. А во-вторых, я был столь вымотан болезнью, что не имел сил на то, чтобы внушить ей свои мысли.

Губы Отца не просто нависали над лбом Владелины, они ласкали его грань, жаждая прикоснуться и ко мне. И я лицезрел ту посланную мне любовь, нежность, теплоту.