К восходу солнца. Повесть и рассказы

На темном перроне он отошел несколько в сторону, поставил чемодан и стал ждать отхода поезда. Узнал свое окно, хотя оно ничем не было приметно. Темноватое, неясное, как и все остальные. Приглядевшись, можно было заметить белые занавески, но только приглядевшись. Вот бы хорошо было, если б эти занавески хоть чуть-чуть, хоть на один миг раздвинулись!.. Но что поделаешь? Не шевельнулись они…

Вскоре послышался короткий гудок, и один за другим залязгали буфера. Проплыло окно перед глазами Ермолова, близкое, незабываемое окно, как в родной хате.

Вслед проплыла белая надпись на сине-голубом, как это утреннее небо, фоне: «Жесткий», потом номер - двенадцать. Перед глазами стояла Зина в минуту прощания: Ласковая, простая, немножко грустная. О ней хотелось думать…

«Будет она еще петь или нет?» Этот вопрос не давал Ермолову покоя и тогда, когда он вышел из маленького стандартного вокзальчика и направился в военный городок.

СЕМЕНОВ САД

Около недели назад мне пришлось побывать в одном районе Полесья. Осень стоит сухая, погожая - можно пешком идти куда хочешь. А я люблю ходить и никогда не прошу в колхозе коня, если нет на то крайней необходимости.

Дорога к тому колхозу, где мне надо было побывать, шла через поле и недавно вырубленные кустарники, но я, посоветовавшись с местными жителями, не пошел этой дорогой, а свернул на хорошо проторенную тропинку, чтобы идти лесом. В поле ничего особенного теперь не увидишь: кому-кому, а мне, как агроному, уже достаточно хорошо известно, каким бывает поле в любую пору года. Лес же - совсем другое: бывает, что человек весь свой век живет в лесу и каждый день находит в нем что-то новое, необычное.

Меня больше всего привлекает лес ранней весной, когда деревья, береза например, только еще начинают распускаться, и поздней осенью, когда та же береза стоит вся в золоте. Глянешь на нее издалека, и кажется, площадь чуть ли не в гектар усеяна листьями, такими чистыми и золотистыми, что и ступить на них неудобно.

Была как раз вот такая осенняя пора, вскоре после бабьего лета. Шел я лесом, и душа пела, как будто весною. Вокруг стояла такая тишина, что было слышно, когда там-сям срывался сухой листик и с тихим шорохом, цепляясь за голые ветви, спускался вниз. Изредка то в одном, то в другом месте несмело насвистывали маленькие, чуть ли не с орех, пичужки. Их можно было увидеть, лишь внимательно приглядевшись: поспешно и суетливо бегали они по стволам деревьев то вверх, то вниз.

Временами казалось, что стайка таких вот маленьких птичек незаметно прилетела откуда-то и облепила какую-нибудь кряжистую ольху. Сидят пичужки на оголенном осенью дереве и не шелохнутся, как будто прикованные к веткам. Подойдешь ближе - усмехнешься: да ведь не пичужки это, а свернувшиеся ольховые листья присохли к веточкам и, наверное, будут висеть так всю зиму.

Ольха, конечно, уже проводила лето и, глядя на нее, действительно думалось о поздней осени, о каком-то застое в природе, но молодые роскошные клены, что стояли сбоку, сбрасывали на землю такие пригожие, такие свежие, хоть и желтые, листья, что казалось, вскоре распустятся вновь.

Когда я выезжал из Минска, там как раз начиналась посадка деревьев. Теперь глядел я на эти молодые рослые кленики и думал: «Вас бы, красавцев, в столицу! Там нашлись бы для вас чудесные местечки, сотни глаз любовались бы вами. Вот только сбросьте на землю ваш летний убор, и можно всех перевезти. Будете развиваться уже на новом месте».

Стояла самая подходящая пора для посадок. Самому хотелось выкопать что-нибудь из полесских лесов или садов и посадить у себя под окном. Жаль, что усадебка моя была далеко отсюда.

Ничего нет удивительного, что мое чувство было присуще многим.

Пройдя еще шагов сто, я встретил на тропинке человека с молодым деревцем в руках. Человек шел, видимо, издалека и очень устал, так как был он уже немолод, сухощавое лицо его слегка вспотело и грудь дышала учащенно. Деревце он нес с землей на корнях и, чтобы земля не осыпалась, держал его все время перед собой.

Поравнявшись со мной и, видимо, заметив по глазам, что я интересуюсь его ношей, человек остановился, осторожненько поставил совсем безлистое деревце на присохшую траву и помахал занемевшей рукой.

- И не тяжелое, кажется, - сказал он мне, кивнув головой на деревце, - а вконец устал, пока нес. Земля много весит.

- Так почему же вы несете с землей?

- А как же? Вот принесу домой и - сразу в ямку. Яблонька даже и не узнает, что ее за какие-нибудь шесть-семь километров перенесли.

- Отряхните землю, - посоветовал я, - и будет то же самое. Только надо быстро посадить.

- Да все уже готово, - как-то особенно старательно, как если бы речь шла о большом государственном задании, уверял человек. - И ямку выкопали, и чернозему подвезли, и даже подпорочки приготовили. Но, знаете ли, так нести тяжело, зато гарантии больше. Ведь породушка!.. Только в нашем районе и можно достать ее. «Семеновка». Слыхали? Это садовод такой, Семен Протько. Наш Мичурин.

- Нет, не слышал.