К востоку от Эдема

– Я рад, что вы приехали, – обратился он к Сэмюэлу. – У меня камень с души свалился.

Сэмюэл взнуздал возмущенного Акафиста, поправил оголовье и застегнул подшейник.

– Может, теперь самое время подумать о райском саде в низине, – предположил он. – У меня эта картина стоит перед глазами, так ярко вы ее описали.

Адам долго молчал, прежде чем ответить:

– Пожалуй, желание угасло. Затея больше меня не привлекает. Денег на жизнь хватает. Ведь я хотел посадить сад не для себя, и теперь мне его некому показать.

Сэмюэл повернулся к собеседнику, и его глаза наполнились слезами.

– Нет, не умрет твоя тоска по райскому саду, даже не надейся. Чем ты лучше других людей? Говорю тебе, желание создать райский сад умрет только вместе с тобой. – Некоторое время он стоял, тяжело дыша, а потом, ссутулив спину, взобрался в повозку и подхлестнул Акафиста. Повозка тронулась с места, а Сэмюэл так и не попрощался с хозяином.

Часть третья

Глава 23

1

Гамильтоны были людьми своеобразными, в высшей степени чувствительными, и у некоторых представителей семейства по причине чрезмерной впечатлительности порой случались нервные срывы. Впрочем, подобное явление наблюдается в жизни довольно часто.

Из всех дочерей настоящей отрадой для Сэмюэла стала Уна. С раннего детства она тянулась к учению, как другие дети тянутся к сладостям за ужином. Девочка состояла в тайном сговоре с Сэмюэлом: в дом потихоньку от всех приносились книги, дочь с отцом их читали и обсуждали вдвоем, никого не посвящая в свои беседы.

Из всех детей Уна была самой серьезной и вышла замуж за сосредоточенного на своей цели темноволосого молодого человека, чьи пальцы потемнели под воздействием различных химикатов, главным образом нитрата серебра. Он принадлежал к типу людей, которые живут в бедности, посвящая свою жизнь выяснению интересующих их вопросов. Мужа Уны интересовала фотография. Он считал, что красоту окружающего мира можно передать на бумаге в ярком разнообразии красок, доступном человеческому глазу, не ограничиваясь серыми полутонами и сочетанием черного и белого цветов.

Он носил фамилию Андерсон и был человеком малообщительным. Подобно большинству людей с техническим складом ума, он испытывал страх перед домыслами и фантазиями, презирая их всей душой. Такие люди, как Андерсон, не созданы для индуктивных скачков. Муж Уны действовал как альпинист, преодолевающий последний выступ перед горной вершиной, вырубая ступеньку за ступенькой, чтобы постепенно продвигаться наверх. К Гамильтонам он испытывал непреодолимое презрение, основанное на страхе, так как эти люди, можно сказать, уверовали, что им дарованы крылья, а потому порой срывались вниз с самыми неприятными последствиями.

Андерсон ни разу в жизни не упал, не соскользнул, оступившись, вниз и не совершал взлетов. Неспешными шагами он двигался к намеченной цели и в конце концов, как говорят, добился чего хотел – изобрел цветную пленку. На Уне Андерсон, вероятно, женился благодаря ее серьезности и полному отсутствию склонности к чудачествам, что действовало успокаивающе. Семейство жены вызывало у него страх и смятение, а потому он увез ее на север, в глухие и дикие места на окраине Орегона. Должно быть, Андерсон влачил там первобытное существование в окружении колб и фотобумаги.

От Уны приходили бесцветные, лишенные радости письма, в которых она, впрочем, никогда не пыталась вызвать к себе жалость. Она здорова и надеется, что вся семья также пребывает в добром здравии. А ее муж стоит на пороге долгожданного открытия.

А потом Уна умерла, и ее тело привезли домой.

Я не знал Уны, так как она умерла, когда я был младенцем, но по прошествии многих лет мне со слезами на глазах, хриплым срывающимся голосом рассказал о ней Джордж Гамильтон.

– Уна не была красавицей, как Молли, – начал он свой рассказ. – Но таких красивых рук и ног я ни у кого не встречал. Лодыжки стройные и изящные, как молодые побеги травы. И ходила-то она легко и плавно, словно скользящий по травам ветер. Пальцы на руках длинные, с узкими миндалевидными ноготками. А еще у Уны была чудесная кожа, будто прозрачная и сияющая изнутри.

Она не играла и не смеялась вместе с нами, и была в ней какая-то отстраненность. Казалось, Уна все время к чему-то прислушивается. За чтением книги ее лицо становилось как у человека, наслаждающегося музыкой. Бывало, спросишь ее о чем-нибудь, и она, если знает, непременно ответит, без цветистого краснобайства и неопределенности, в отличие от остальных детей. А уж мы-то любили потрепаться. Чувствовались в ней чистота и искренность.

А потом Уну привезли домой. Ногти обломаны, пальцы стерты до крови и все в трещинах и ссадинах. А что стало с ее бедными прелестными ножками… – Джордж на некоторое время умолк, не в силах продолжать рассказ, а когда заговорил, было видно, что он с трудом сдерживает гнев: – Ноги разбиты, все в ранах от острых камней и колючек. Она уже давно ходила без обуви, кожа загрубела и растрескалась.