К востоку от полночи

— Если не ошибаюсь, это вы первым обнаружили Грачёва в состоянии клинической смерти? — спросил Черняк, — Расскажите подробней, как это произошло.

— И как вы оказались в лаборатории, — вставила Мария Николаевна.

— Привезли тяжёлую больную, — начал Оленев, но профессор перебил:

— И самое главное: почему вы взяли на себя непосильную ответственность, почему помешали действиям более опытных коллег?

— Вскрытие покажет, когда наступила смерть, и по какой причине! — ни с того, ни с сего выступил проректор по науке с угрозой в голосе.

— Что?! — взорвался Юра, — Какое к… О каком вскрытии идёт речь?! Грачёв жив, можете это понять или нет?

— Вот как? — приподнял бровь Черняк, — И это говорит опытный реаниматолог? Вы что, начали верить в чудеса?

— А вы читали дневник Матвея Степановича?

— Читал. Как это ни печально, но своей жизнью Грачёв доказал абсурдность применения так называемого ребионита. Это его большая трагедия и наша общая вина, что мы не остановили его. Надо было просто запретить любую деятельность в этом направлении! Изъять документы. Направить, в конце концов, Матвея Степановича на психиатрическую экспертизу! Да, бестактно говорить так о покойном, но он явно был не..

Подслушивавший в коридоре Веселов бросился к палатам реанимации.

Профессор, видимо, не мог подобрать деликатного слова, и Оленев снова перебил его:

— Грачёв не умер! В дневнике всё ясно и логично доказано. И пусть этот спор решают не хирурги, а специалисты. Я беру ответственность на себя и не позволю относиться к Матвею Степановичу как к умершему. Если же вы будете настаивать на своём, то именно вы окажетесь преступником!

— 50 —

В ординаторской замолчали. Из открытого окна доносилось пение птиц в парке.

— М—да, — поморщился заведующий горздравотделом с депутатским значком на лацкане пиджака, — Дисциплинка у вас того… не на высоте.

Мария Николаевна хотела что—то сказать, но в это время вошла жена Грачёва.

— Простите. Здесь, кажется, решается судьба моего мужа. Почему же вы не спросите моего мнения? По закону и по совести — моё слово должно быть решающим. И я тоже врач.

— Отчего же, — смутился Черняк, — Конечно, вы правы… Ваше право подать в суд на виновных. Ваше право — простить их. Но мы должны вынести и свои решения, чтобы впредь подобное не повторилось.

— Я в курсе всех работ мужа и считаю, что это вы довели его до отчаянного поступка. И если муж умрёт, я подам в суд не на этого доктора, — она кивнула на Оленева, — а на тех, кто тормозил его работу. Вы отвернулись от него, иначе он не решился бы на такой шаг.

Он жив, и говорить о нём, как о мёртвом, я запрещаю.

Тишина установилась тяжёлая, давящая. Врачи отворачивали взгляды. Черняк помрачнел, лицо его покрылось красными пятнами. Молчание нарушил заведующий горздравотделом:

— Скажите, на чём основано ваше убеждение и убеждение этого молодого человека, что ваш муж не умер. Он ведь уже…

— Это не входит в вашу компетенцию! — оборвал его Юра, — Вы давно уже не врач, а администратор. Грачёв сделал выдающееся открытие, способное перевернуть всю медицину. В данном случае наши обычные критерии не верны, и он жив!

— Ну, знаете, — выдохнул начальник, — Вы что, пьяны?! Все данные говорят о биологической смерти!

Черняк угодливо разложил бумаги на столе, а медицинский начальник встал, взял у профессора ручку, и начал доказывать свою компетентность:

— Температура тела 32 и пять. Сердечная деятельность остановлена. Дыхания нет.

Абсолютно! Что вам ещё нужно?

— Анализы, — твёрдо сказал Оленев, — Кислотно—щелочное равновесие, электролитный баланс, ну и всё остальное, — он глянул на часы, — Прошло достаточно времени, чтобы убедиться в правильности расчётов Грачёва. Надо взять анализы, и вы убедитесь, что это — клиническая, а не биологическая смерть.

— Хорошо, мы посоветуемся. Выйдите и примите что—нибудь успокоительное.

— Независимо от вашего решения, я своего не изменю.

Только за дверью он понял, что страшно устал. Веселов был рядом.

— Ну, как судилище? Сколько вёдер вошло в клистир?

— 51 —

— Порядком. Посиди с Грачёвым. Не допускай никого, кроме лаборанток и жены. Я выйду во двор ненадолго.

— Ноу проблемз! Дыши, а я побуду Цербером. И полаю, и покусаю, но в дом не пущу.

«Нет, это я двадцать лет пребываю в анабиозе, бесчувственном и бессмысленном», — говорил себе Юрий, сидя на скамейке в парке, — Грачёв — аскет и фанатик, решился на непредсказуемый шаг ради людей. Веселов, которого все считают алкоголиком и болтуном, оказался настоящим мужиком, готовым на поступок и на ответственность за него. А что я? Растительная, слепая жизнь, покорность обстоятельствам, нежелание или неумение изменить что—либо… Неумение? Да нет же! Просто маленький и подленький страх потерять благополучие, которого сам и не заработал!».

— Спасибо вам, Юрочка! — услыхал он женский голос и вздрогнул. Рядом стояла жена Грачёва. — Они вынесли решение.

Оленев сжал зубы, готовый ко всему.

— Решили пока ничего не предпринимать. Анализы взяты. Я чувствую, вы лучше всех осведомлены о работах Матвея и верите в его правоту. А я верю вам. Идите, отдохните, я всё равно буду здесь.