К востоку от полночи

Оленев летел над песками, потоки воздуха топорщили перья на концах крыльев, и тут кто—то на земле поднял ружьё и выстрелил.

Он не сразу понял, что это Веселов, топнув по жестяному подоконнику с улицы, влез в окно и спрыгнул на пол. Машинально посмотрел на часы — была четверть четвёртого утра.

— Час Быка, — невозмутимо сказал Володька, отряхиваясь, — Чего, думаю, сидеть дома, страдаючи? Всё равно, скоро на работу.

— Тебя же выгнали.

— 54 —

— Выгоняют самогонку из бражки, гражданин учёный. Сказал же — час Быка. Рассвет на носу, только и жди вселенских бедствий и мировых катаклизмов. Как дела? Ждёшь событий?

— Жду.

— Как там неизвестная женщина?

— Не нравится мне что—то. Вроде бы, пока всё в норме, а..

— Чуешь, значит. Бывает, по себе знаю. А может, Машке не доверяешь?

— Ты это всерьёз?

— Слюшай, дарагой, кагыда я гаварыль усерьёз? — начал обычную свою клоунаду Володька, — Только по утрам, когда душа пива жаждет.

— Перестань Ты ведь и пьяница понарошку. Маскарад. Сегодня, вот, маску сдёрнул, а под ней, как в плохой комедии, другая маска. Кто ты, Веселов?

— А кто ты, премудрый пескарь? Вот ей—Богу, иной раз кажется, что ты — пришелец. А?

— Не знаю. Пришелец, ушелец — кабы сам знал, может, и сказал. Мне скрывать нечего, — Оленев встал и отряхнул халат.

— Это тебе «нечего»? — Веселов прокурорским жестом указал на карман: когда Юра встал, там звякнуло стекло.

Оленев опустил в него руку и нащупал пузырьки. Ребионит. За день он успел забыть о них. А Веселов уже забыл, куда указывал его разоблачающий персть. Он подался вперёд и сдавленным голосом спросил:

— Чуешь? Там что—то неладное.

В соседней палате изменился привычный стукоток респиратора. Приглушённый голос Марии Николаевны отдавал распоряжения. В коридор выбежала Наташа.

— Я пойду, посмотрю, — сказал Оленев, — А ты лучше отсидись в парке. Сейчас тепло, не замёрзнешь.

— Я своё отсижу, ты не волнуйся.

— Почему вы оставили Грачёва? — сухо спросила Мария Николаевна.

— Там всё стабильно. Что у вас?

— Давление падает. Скорее всего, центрального генеза, — она повернулась к аппаратуре.

— Не надо. Я очень вас прошу — не надо!

— Что?

— Обычных методов применять не надо. Так мы не спасём её, вы же знаете.

— Ещё один Грачёв? Что вас толкает на очередную… очередной такой шаг?

— Это моя родственница. Я имею право решать. Анабиоз спасёт её. Через час будет поздно. Вспомните того мальчика, которому ребионит уже не помог!

— Вот только не надо мне врать! Какая ещё родственница? За весь день вы не вспомнили о ней ни разу. Вообще её никто не искал и не спрашивал.

— Я молчал, но на это у меня есть причины. Личные причины.

— 55 —

Оленев рассчитал правильно: Мария Николаевна была железной женщиной, но всё—таки женщиной.

— Всегда считала вас примерным семьянином! Впрочем, ваша личная жизнь меня не касается. Но за больных в отделении отвечаю я.

— Беру ответственность на себя.

— Ваши доказательства? Расчёты именно поэтому организму? Предположим, наши методы к успеху не приведут. А ваши?

— «Ваши» — это как? Мои и Грачёва? Или это просто вежливая форма?

— Понимайте, как хотите. Только докажите документально. Сколько вам понадобится времени на программу и расчёты?

— Четыре минуты. Без программы и компьютера.

— Даже так? Засекать на часах?

— Засекайте.

Юра сел за стол и начал писать. Внезапно настольная лампа начала испускать кроваво—красный свет, а из—под абажура раздался голос Ванюшки, глухой, но вполне различимый:

— Запомни: ни под каким видом ты не должен проявлять свои знания!

— Помню, — зашипел Оленев и оглянулся, — Не беспамятный. Сгинь!

Похоже, Мария Николаевна ничего не слышала.

— Ты нарушаешь Договор, нарушаешь Договор, нарушаешь… — металлический голос заставлял пульсировать свет лампы в такт словам.

— Заткнись, каменюка! — Юра в сердцах трахнул кулаком по выключателю. Голос под абажуром осёкся, лампочка ярко вспыхнула и перегорела. Оленев набросился на бумагу. Строчки формул заполняли листки, исписанные листки летели под абажур.

— Всё, — сказал он, подавая Марии Николаевне веер листков, — Формулы, выкладки, прогноз при различных вариантах моих действий, а также варианты коррекций.

— Никогда не подозревала в тебе таких способностей, Юра. Похоже, ты, как и Грачёв, жил завтрашним..

— Спасибо, — ответил он и достал пузырьки с ребионитом. Мария Николаевна, словно подчёркивая, что намерена делить с Оленевым ответственность за содеянное, передала ему шприц.

Юрий ввёл лекарство в вену больной и начал отключать аппаратуру. Недолгую тишину разорвала сирена монитора — остановка сердца! Оленев нажал красную кнопку. Громкий писк, граничащий с ультразвуком, прекратился, по бумажной ленте поползли ровные линии.

— Клиническая смерть, — чуть слышно проговорила Мария Николаевна и спрятала голову в ладонях.

Все птицы округи собрались в кронах деревьев больничного парка и надрывались, что есть мочи — наверное, проводили свою, птичью утреннюю

— 56 —

планёрку.