К западу от заката

– Ничего они не понимают. Знаешь, сколько у меня законченных картин? Сто сорок шесть. А знаешь, сколько у Хаксли? Одна. Но ему платят три тысячи в неделю. А мне хотят дать пинка.

Скотт, который зарабатывал в неделю жалкие тысячу двести пятьдесят, не стал говорить о том, что за «Гордость и предубеждение» по сценарию Хаксли дали «Оскар»[129].

– А «Повесть о Луи Пастере» довел до конца?

– Мерзавцы украли его у меня. Я им сценарий на блюдечке принес, а они отдали его шурину[130] Голдвина. Все только говорят о союзах и объединениях. А на деле же – семейный бизнес.

– А сейчас над чем работаешь?

– Второсортная картина для Уолли Бири. Во всяком случае, получил для нее красавицу. – Руками он изобразил афишу. – «Восьмой раунд»[131].

– Неплохо! Давай меняться? Я тебе – «Мадам Кюри».

– Эту дешевку? Нет уж!

– А что будешь делать, если контракт не продлят?

– Позвоню агенту и буду ждать у моря погоды. Что-нибудь подвернется, нужно только набраться терпения. Ты за меня не волнуйся, кое-что отложено на черный день.

Пока они разговаривали, Оппи постоянно смотрел за плечо Скотта, будто за кем-то наблюдая. Когда с едой было покончено и они уже шли в выходу, он остановился у соседнего столика. Тарелки еще не успели убрать, и Оппи, ничуть не стесняясь, словно покупатель в магазине, забрал из хлебной корзинки пару булочек, завернул их в салфетки и рассовал по карманам.

Вот оно, его будущее, подумал Скотт.

После ужина Оппи ушел к себе, а Скотт принялся отшлифовывать «Мадам Кюри», только некому было похвалить его за старания. В конце концов настало время собрать чемодан, сесть за руль и ехать через горы. С перевала в зеркало заднего вида еще виден был сияющий внизу город, а потом наступала полная темень. Магазин на перекрестке закрылся, розовые неоновые часы сторожили темную заправку. Несколько миль дорога шла прямо. Кроме указателя на дамбу, вдоль дороги шли одни телефонные столбы. Дважды пришлось притормаживать, чтобы не ошибиться с поворотом. Скотт всегда забывал оставить свет включенным, поэтому замочную скважину приходилось искать на ощупь.

– Вот и я, – поздоровался он с гостиной. – Как ты тут без меня?

О предстоящих праздниках Скотт думал без воодушевления. На Рождество он договорился с дочкой поехать к Зельде в Монтгомери, а с Шейлой они особых планов не строили. Нелегко оставаться в хорошем расположении духа, каждый день ожидая, что в кабинет войдет Эдди Кноф и освободит от работы на студии. Обер говорил, что знает не больше него, и Скотт готовился к неизбежному. Вместо того чтобы направить последний чек на погашение долгов, он велел Оберу оплатить им весенний семестр Скотти.

Утром в день рождественской вечеринки Скотт удобно устроился в мягком кресле и с упоением читал Конрада, когда раздался стук в дверь. Он подумал, что хотя бы для приличия могли бы подождать с увольнением до следующей недели, однако отложил книгу и встал, готовый принять свою судьбу.

Не успел он ничего понять, как в кабинет ворвалась Дотти с газетой, а Алан захлопнул за ними дверь.

– Уже знаешь? – спросила она, подсовывая Скотту страницы.

– Мы думали, может, ты что-то слышал.

«Иностранный представитель разбился насмерть», – гласил заголовок. На фотографии был снят мост Арройо-Секо в Пасадене. Излюбленное место самоубийц, там высота была больше, чем у Голливудского знака. К тому же тот огородили. Заметку Скотт читать не стал, остановившись только на имени: Герхард Райнеке.

– Способ не слишком оригинальный. Но безотказный, – сказал Алан.

– Когда это случилось?

– Прошлой ночью, – ответила Дотти.

– С Рождеством! – Алан всплеснул руками.

– Боже… – Первая мысль Скотта была об Эрнесте. Нет, вряд ли Хемингуэй мог бы казнить кого-то так хладнокровно. Потом он представил, как Манк гуляет с немцем, похлопывает его по плечу, словно босс мафии, ласково разговаривающий с дрожащим от страха бухгалтером. Продюсеры всегда знают, как решить проблему. У всех студий есть связи в криминальном мире, не только у «Метро». Никакой политики, только бизнес.

– На европейский рынок больше не выйдем, – подумал вслух Скотт.

– Просто теперь не будет европейской цензуры, – возразила Дотти.

– Похоже, его затащили наверх и скинули, – сказал Алан.

– Думаю, к тому времени он уже был мертв.

– Не знаю, не знаю, – покачала головой Дотти.

Супруги велели Скотту держать ухо востро, будто все трое были как-то связаны с делом. Скотт не был знаком с погибшим, связь между ними была только косвенной, а все же он смутно чувствовал вину.

Новость придала рождественской вечеринке еще большую странность. Зловещее празднование. Скотт потрясенно бродил среди разыгрывавшейся вакханалии. Глядя на подсобных рабочих и секретарш, отплясывавших в столовой, он продолжал думать о том, что здесь, в кабинете какого-нибудь продюсера, если не в «Метро», то где-то еще, наверняка лежит зашифрованный журнал, похожий на тот, который ведут на своем тайном языке букмекеры, доказывающий преступный сговор на студии.

Скотт уже уходил, когда на площади перед «Железным легким» его перехватил Оппи в картинно помятом цилиндре.