К западу от заката

Ворота оказались не заперты. Магда оставила у раковины свежесрезанные розы и запасной ключ, который Скотт вручил Шейле. Устроились быстро. Места в шкафу в основной спальне хватало на двоих, и вещи Скотта выглядели весьма скромно, будто он только заехал погостить. Во всем доме не было ни пятнышка, но Шейла все равно настояла на тщательной уборке кухни перед тем, как пойти в магазин на перекрестке и запастись провизией. Как и в гостинице «Малибу», здесь тоже продавали «Гордонс». Они заметили бутылки одновременно, и Шейла предупреждающе посмотрела на него, так что Скотт не стал шутить о том, что здесь джин дешевле.

Чтобы отметить переезд – или, может, умаслить его? – Шейла приготовила любимый ужин Скотта: стейк с пюре и подливкой. Затем они читали Шелли, Донна и Байрона, а после при свечах опробовали громоздкую кровать.

– Надеюсь, тебе понравится.

– Слышал, здесь очень ответственная горничная.

– А если серьезно?

– Мне понравится здесь с тобой.

– Я не это имела в виду!

Один и тот же вопрос служил им камнем преткновения. Во всем остальном между ними царило согласие, но стоило коснуться опасной темы, как Шейла охладела, и они отвернулись друг от друга в гнетущей тишине. Скотт сам был виноват, но руки у него были связаны. Требовалась всего одна жертва – на которую он пойти не мог.

– Уверен, что понравится, – пробормотал он.

Скотт, конечно, знал, что привыкнет к новому дому. Эшвилл или Санта-Моника, ночлежка или дворец – за последние несколько лет он научился приспосабливаться ко всему, как рак-отшельник. Потянутся будни, и холодок между ними пропадет, жизнь снова войдет в привычное русло. Скотт вышел из небогатой семьи, жившей в дорогом районе, учился в частной школе на стипендию, будучи уроженцем Среднего Запада, перебрался на восток, а став своим на востоке, уехал на запад. Если он когда и считал какое-то место своим, то много воды с тех пор утекло. Том был прав, и Скотт боялся повторить его судьбу, умерев чужаком вдали от дома. Впрочем, это удел всех людей. Отчего же ему быть исключением?

Энсино не слишком отличался от Малибу. Ближайшие соседи жили в нескольких милях и, проносясь по шоссе, и не думали знакомиться с новым жильцом. Кроме Магды да продавца в магазине, Скотт никого здесь не знал. В первую неделю Шейла находила предлоги вырваться к нему, присматривала, будто за престарелым родственником, привезла мягкий коврик для ванной и новые подушки. Но в пятницу ей нужно было присутствовать на премьере. Скотт закончил работу на студии поздно и пошел ужинать в столовую с Оппи, который, как ему казалось, вообще поселился в «Железном легком». Потом Скотт танцевал с Шейлой в «Зебра-рум»[126] и к концу вечера страшно устал. На завтра была назначена игра Калифорнийского университета и Университета Карнеги, стоило пойти. Так что было удобнее – и приятнее – остаться у Шейлы. Выходные они провели вместе, а потому возвращаться в Белли-Эйкес было особенно тяжело.

Горничную, которую нахваливала Магда, Скотт так и не видел. Когда он приходил домой по средам, посуда из сушилки была расставлена по местам, мусор вынесен, а туалет сверкал.

Готовить для себя Скотт не любил почти так же, как тратиться на рестораны. Он мог сделать себе горячие бутерброды с сыром или разогреть суп из банки, и все это было вполне съедобно, но аппетита не вызывало совершенно. Впрочем, Скотта и дома почти не бывало, так что половину продуктов приходилось выбрасывать. В Трайоне он жил на мясных консервах, пресных крекерах и яблоках, сделал неприкосновенный запас и здесь, дополнив его шоколадками «Херши», которые, правда, только усугубляли бессонницу. Оставаясь один, он ел, как ребенок без присмотра взрослых, и сам же потом и расплачивался самочувствием. В столовой всегда было людно и дешево, так что постепенно Скотт стал есть только там, по три раза в день встречаясь за столом с Оппи.

По ночам из сценаристов оставались одни они, да и на всей студии не было никого, кроме актеров массовки и технического персонала. Снимался «Волшебник страны Оз», и в павильонах многочисленные манчкины и летучие обезьяны поедали куриные тефтельки с макаронами, заткнув салфетку за воротник, чтобы не испачкать костюм. Оппи держал в столе бутылку ржаного виски, которую доставал, как только смолкала сирена, и к ужину язык его уже заплетался. Настроение Оппи зависело от результатов скачек в Санта-Аните. Обычно ему не везло, но иногда он появлялся в столовой в веселом запале. Как и Скотт, Оппи тоже боялся за судьбу своего контракта на студии, а в его возрасте податься больше было некуда. У него росло пятеро детей от трех жен, и всем приходилось платить алименты. Оппи стоял у истоков киноиндустрии и штамповал сценарии еще для Гриффита и «Байограф»[127], и Скотт относился к его рассказам о прежних временах, как к священным преданиям. В отличие от Аниты Лус, Оппи никогда не платили больших гонораров. И он работал на всех подряд, от Голдвина до Хэла Роуча[128], метался по студиям города и брал все заказы, какие мог.