К звёздам

Анна. Ты знаешь? Николай в тюрьме.

Петя. Знаю, мне мама говорила.

Анна. Я не понимаю, отчего ты киснешь. Точно уксусу напился – противно смотреть.

Петя. И не смотри.

Житов. Петя, поедемте со мной в Австралию.

Петя. Зачем?

Анна. Ты, как маленькие дети, все – зачем, зачем? Его вчера в горы зовут, а он: «Зачем?» А зачем ты ешь?

Петя. Не знаю. Отстань от меня, Анна.

Верховцев. Не могу сказать, чтобы ты был чрезмерно вежлив, мой друг. А вот и наши!

Показываются забрызганные грязью Трейч и Лунц.

Лунц, вас звездочет спрашивал. Держитесь, влетит вам теперь.

Лунц. А ну его к… Виноват, Анна Сергеевна.

Анна. Можете. Я не из нежных дочерей и присоединяюсь к вашему пожеланию.

Петя. Как это пошло!

Верховцев Ну, как погуляли, Трейч? Нашли что-нибудь?

Трейч. Местность хорошая.

Анна. А вы знаете, что Маруся ночью приехала?

Трейч (делая шаг вперед). Ну?! Николай? Николай?

Верховцев Расстрелян. Повешен. Колесован.

Анна. Да нет-жив, жив!

За окном музыка и пение Маруси.

Маруся. «Сижу за решеткой в темнице сырой – вскормленный на воле орел молодой…»

Трейч. Он в тюрьме? Спасен?

Маруся. «Мой грустный товарищ, махая крылом, кровавую пищу клюет под окном…»

Верховцев (поет). «Клюет-и бросает, и смотрит в окно, как будто со мною задумал одно. – Зовет меня взглядом и криком своим – и вымолвить хочет: давай улетим».

Маруся (выходит, страстно). «Мы вольные птицы! Пора, брат, пора – туда, где за тучей белеет гора, – туда, где синеют морские края, – туда, где гуляют – лишь ветер да я!»

Трейч. Маруся!

Анна. Какой неуместный концерт!

Инна Александровна (идет сзади, утирая глаза). Орлятки вы мои…

Верховцев. Вы, теща, произносите совершенно так же, как:

цыплятки вы мои…

Инна Александровна Да и цыплятки: вон ты как ощипан, хоть сейчас в суп.

Маруся. Анна, здравствуйте! (Трейчу.) Вам – поцелуй!

Трейч(быстро закрывает рукой глаза и тотчас отнимает руку). Я счастлив.

Маруся. И всем, и всем. Тебе, инвалид, тоже.

Верховцев Да ты видела его?

Маруся. Давай улетим!

Лунц. Это даже нехорошо. Все так хотят знать…

Маруся. И видела, и все… Да… вот этот господин… этот Шмидт, позвольте представить. Это удивительный господин. Пока он так, служит в банке, но со временем окажет массу услуг для революции. Он страшно похож на шпиона, и он так помог мне… Кланяйтесь, Шмидт.

Шмидт. Я очень рад. Добрый день.

Маруся. Петя, милый мальчик, отчего ты такой грустный?

Верховцев Это, Маруся, выражаясь скромно, – свинство.

Маруся. Ну-ну, калека, не сердись. Разве можно сегодня сердиться? Ну, он в Штернбергской тюрьме…

Голоса. Знаем.

– Знаем.

Маруся. Ну – и хотели его расстрелять.

Инна Александровна. Господи, Колю-то?!

Маруся. Успокойтесь, мамочка, ничего этого не будет. А я – графиня Мориц. Родовитая ужасно, но только родовые поместья мои там.

 (Обводит рукой по воздуху.) А они злы, но страшно глупы.

Верховцев Да, есть-таки.

Маруся. Труднее всего было узнать, где он. Они скрывают имена захваченных, чтобы иметь возможность тихонько, без суда – расправиться с ними. Но тут помог мне Шмидт. Шмидт, кланяйтесь.

Входит Сергей Николаевич. Он в потертом пальто и маленькой меховой шапочке; приветствуют его почтительно, но холодно.

Инна Александровна Отец, ты послушай, что Маруся рассказывает. Они его расстрелять хотели!

Маруся. Так вот. Долго рассказывать. Одним словом, я грозила, умоляла, ссылаясь на общественное мнение Европы, на ученый авторитет его отца, – и расправа отложена. И я была в тюрьме…

Верховцев Ну, как он?

Маруся (затуманиваясь). Он… немного грустен, но это пройдет, конечно.

Инна Александровна. А рана?

Маруся. Это пустяки. Уже зарубцевалась, он ведь такой крепкий. Но что это за камера: это подвал, погреб, болото – я не знаю, как назвать.

Верховцев Знаю, сиживал.

Маруся. Но я подняла такой шум, что его обещали перевести в лучшую. Вам, Сергей Николаевич, он крепко жмет руку, желает успеха в работе и вообще очень интересуется, как у вас…

Анна. В таком положении – и думать о пустяках.

Сергей Николаевич. Милый мальчик! Я очень благодарен ему.

Анна. Как великодушно!

Лунц. Но как же вы-то сами? Как вас не схватили?

Маруся. Меня и схватили солдаты-в тот день. Но я так плакала, я так безумно рыдала о больной бабушке, которая ждет меня из магазина, что меня отпустили. Один, правда, слегка ударил прикладом…

Лунц. Какая гнусность!

Маруся. А у меня под юбкой знамя было. Наше знамя.

Верховцев Оно цело?

Маруся. Я приколола его английскими булавками – но какое оно тяжелое! Я привезла его сюда. В этот раз оно заменяло Шмидту фуфайку.