Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра

Поднялся серый дымок. Порыв ветра донес его до Дарра Дубраули. Тонкие перья над его ноздрями встали дыбом: он уже вдыхал этот дым прежде, узнал этот тяжелый запах из давних времен — нездешний, не из той жизни, которой он жил теперь. В Имре. Что такое Имр? Вот Имр: мир вокруг смыкается, Люди и людские вещи становятся большими, а все остальное маленьким и далеким. И вот он уже не там, где был прежде; но он уже бывал здесь.

Дарр увидел, как Брат подходит к Аббату, опускается на колени и быстро говорит что-то: Дарр услышал и все понял. Брат просил разрешения остаться на могиле мальчика и молиться всю ночь. Аббат — низенький, потемневший от солнца и сморщенный, как зимнее яблоко, — не хотел разрешать; Брат снова попросил, склонившись к шишковатым ногам Аббата.

— Я сам был таким когда-то, — сказал Брат. — И меня отдали в послушание как дар моего рода. Мне было тогда столько же лет.

Аббат поднял глаза к небу, будто что-то там увидел, положил руку на голову Брату и кивнул.

Солнце уже почти село, когда яму, в которую уложили мальчика, снова засыпали землей, и могилы его родителей тоже. Монастырский слуга принес то ли толстую свечу, то ли факел из связки тростника, пропитанной маслом, и каменную бутыль с водой. Поставил их возле Брата. Остальные Братья ушли, бросая раздраженные взгляды, которые Дарр Дубраули заметил и почувствовал.

А потом они остались вдвоем.

Смотри со мной, сказал Брат на языке, непохожем на его обычную речь.

Смотрю, без слов ответил Дарр Дубраули — по крайней мере, без единого слова на языке Ка, — и Брат благодарно кивнул в ответ.

Так они остались на кладбище: Ворона на кресте и Брат на коленях внизу. Время от времени Брат с кряхтением поднимался и бросал щепотку-другую пахучего порошка в пламя светильника, откуда поднимался дым, и уже засыпавший Дарр Дубраули вновь пробуждался.

Его кости покоятся тут, сказал Брат. А душа возносится вверх.

Вверх? — переспросил Дарр Дубраули.

Хорошие души уходят наверх, сказал Брат, чтобы вечно жить в небесах; плохие души уходят вниз, в глубины, чтобы жить во мраке.

Дарр Дубраули не знал этого о «душе», которую Брат так часто упоминал, — о такой части Людей, которая отделяется после смерти. Ему показалось, что когда-то он уже знал нечто подобное, но немного другое. И дым был похож на другой, знакомый по памяти.

Однажды, сказал Брат, когда все дела совершатся, души вновь вернутся в свои тела. Поэтому мы молимся здесь за этого мальчика, чтобы он узнал путь ко вратам своего воскресения и не блуждал в лесу, где дикари зарубили его топорами, не в силах найти свои останки.

Я знаю, кто убил его, сказал Дарр Дубраули. Я их видел.

Corve! — воскликнул Брат. Кто они? Где они?

Дарр Дубраули не знал, как ответить. Он задумался. Потом уснул и спал, пока его вновь не разбудил запах дыма.

Приближался рассвет, призрачный свет едва ли светлей темноты.

Corve, позвал Брат. Смотри.

Земля и камни, наваленные на могилу мальчика, будто шевельнулись; мелкие камешки покатились с нее — хотя Дарру подумалось, что это только игра неровного пламени светильника. Но потом он услышал: перестук одних камешков по другим.

Что-то возникло там, в центре груды камней, что-то яркое, желтое, как пламя факела, только ровное. Оно выступало из земли, словно что-то подталкивало его снизу. Брат замер, только смотрел и шептал что-то на своем священном языке.

Что это? — спросил Дарр Дубраули.

Лестница, ответил Брат.

И вот она выступила дальше: сперва шесты, а потом поперечная ступенька, за ней другая. Дарр Дубраули знал, что такое лестница; в этой опорные шесты наверху смыкались, как у той, с которой Братья собирали яблоки.

Золотая, сказал Брат.

О золоте Дарр Дубраули тоже знал. Гладкое и тяжелое, тяжелей камня; или раскатанное в тонкий лист, как у дерева. Цвета солнца, а не как серебро. Но это было другим, не таким даже, как золото особых сосудов у Братьев.

Лестница все поднималась из земли, ступень за ступенью уходя в темное небо. Потом земля на могиле снова шевельнулась, и что-то появилось из нее. Белокурая голова, тоже золотая.

Laudate dominum[44], прошептал Брат.

Поднялись белые руки, выпростались из савана, чтобы ухватиться за поперечины лестницы и вытащить мальчика из могилы. Когда он поднялся, ткань свалилась, и стало видно, что он цел и невредим, все раны пропали. Белый, почти прозрачный, как совиное яйцо; он светился так, что освещал воздух вокруг себя и Брата, который смотрел неподвижно, только развел руки и поднял их к небу. In paradisum deducat te angeli[45].

Обнаженный мальчик уже оторвался от земли и поднимался выше. Верхушку лестницы было не видно, она скрылась в темноте. Прежде чем забраться так высоко, что не увидишь, мальчик повернул сияющую голову к Брату и Вороне.

Ты, что съел меня, сказал он. Ты, что собрал меня. Ты, что выкопал мне место. Помните меня. Убитого во младости, прежде чем выучился молитвам и ощутил Бога на языке своем. Помните меня, скорбите обо мне, и ради Христа заклинаю вас: отомстите за меня.