Кабахи

— А я и не думаю сомневаться, сынок… Дай вам бог желанья и сил! Это ты хорошо придумал. Два года назад у бухгалтера хлев рухнул — взялись за дело безбородый Гогия и Бегура и отстроили ему новый, совсем даром. Нет, ты помоги бедному и слабому, вот тогда я тебя похвалю. А у такого, как Наскида, вон мастера сами просятся работать. — Старик усмехнулся с довольным видом. — А я-то одно время думал, что ты крестьянской беды близко к сердцу не примешь.

Фома показал врачу на угощенье, но тот заявил, что не голоден и что не привык пить вино среди дня.

Другой гость также не проявил желания подкрепиться.

— Ну, а мне и вовсе есть неохота.

— Выпей стакан вина, вот и охота придет.

— Хочешь, поставлю вино в родник, чтобы остудить, дядя Фома?

— Высох родник, сынок, очень долго жара стояла. Впрочем, после вчерашнего ненастья, кажется, опять вода потекла. Помнишь, какая там била струя?

— Помню, дядя Фома, все помню. Я и про то не забыл, что рабочие пчелы, отстроившись, трутней из улья выбрасывают, а в придачу к ним и трутневых куколок.

Старик пчеловод снова улыбнулся в усы и подумал с удовольствием: «Нет, не обмануло меня чутье…»

— Как здоровье твоей матери?

— Спасибо, ничего.

— Сердце у нее больше не болит?

— Болит понемножку.

— Если ей нужен мед, возьми. У меня еще есть.

— Спасибо, дядя Фома. Понадобится — возьму. Ну как, будем вино студить?

— Ладно, студи. Может, стаканчик вина и вам аппетиту прибавит.

Когда Шавлего вернулся из сада, старик поблагодарил его за внимание, проявленное к посаженному им в Подлесках фруктовому дереву.

— Эх, руки не дошли — хотел я еще два-три черенка на дичка привить…

— А мы оставили тебе три дикие яблони и панту.

— Неужели нашлось столько в Подлесках? — обрадовался больной. — Весной поднимусь туда с черенками. — Помолчав, он добавил: — Не ожидал я, что ты сумеешь этих ветрогонов взять в оборот!

Шавлего, не обращая внимания на последние слова старика, поднялся с места и аккуратно прикрыл одеялом его оголившуюся ногу.

— Советов врача надо слушаться, а то придется начинать лечение сначала. Или, может, тебе делать нечего, захотелось в постели поваляться?

Садовник подчинился, как ребенок. Потом лицо его понемногу потемнело, он устремил печальный взгляд на полумесяцы хлебов шоти, сложенных стопкой на табурете. — А мне и в самом деле нечего делать… Все уничтожил проклятый град, с одного наскока. Да ты же проходил сейчас через сад… земли не видно под осыпавшимися плодами, на деревьях ни одной целой ветки, ни единого живого глазка. Цветы затоптаны в землю, виноград точно в ступе толкли вместе с листьями и побегами. Только вот пчелы уцелели; ульи у меня всегда стояли на подставках, под прикрытием фруктовых деревьев. Деревья измолотило, а ульи остались невредимы. Только в один попала вода, да и то я вовремя подоспел. Тогда-то я и простудился. Не поостерегся, вышел в ненастье, под град, и простыл. Сад полон падалицы, веток, побитой зелени. У твоего деда есть свинья, забирай для нее корму, сколько хочешь. Можешь и еще кому угодно раздать. Только пусть, кроме тебя, никто в сад не входит. Этим твоим новообращенным я пока еще не доверяю. Скажи и Русудан… Впрочем, ей и с собственным садом хватит хлопот. Что этот град наделал! Всю деревню оставил ни с чем, годовой урожай загубил. Люди пот проливали — и все на ветер пошло… А правительство и бровью не ведет. На Луну вон, говорят, собираются лететь — так неужели не могут охранить нас от такой вот беды?

— Правительство не бог, дядя Фома. Не может оно от неба нас заслонить. А впрочем, слышал я краем уха, будто придумано какое-то средство против града. Скоро, наверно, и этот бич больше не будет страшен.

— Хоть бы так, сынок, хоть бы так… Дай бог нашему козленку волка съесть! Скажи-ка, а Подлески побиты?

— Град захватил половину Кондахасеули — отрезал, как по линейке. А Подлески остались в стороне.

— Значит, моя груша уцелела?

— Должно быть.

— Эх, сынок, хоть бы все рассуждали, как ты. Вот наш Сандро своими руками выкопал в больничном дворе ямы, взял у меня привитые саженцы, и посадили мы с ним деревца. Оставалось только обнести сад забором. Пошел он к председателю — тот пропустил его просьбу мимо ушей. Ну, и однажды ночью чья-то лошадь попаслась на участке, все переломала и вытоптала. Собственно, одна лошадь так все разорить не могла… А впрочем, сколько там копалось свиней и рыскало собак, не сочтешь. Ну, я научил Сандро, что делать. Договорился он с Иой Джавахашвили, и тот целый день рубил колючие кусты и возил их на больничный двор. А вечером прибежал Нико и прогнал Иу домой, такого ему задал — дескать, от дела отлыниваешь, а на приработок кидаешься. Ну, посуди сам, чего он разорялся — трудодней Иа у него не просил, а до кармана Сандро никому, ей-богу, дела нет…

— А вы что сказали, дядя Сандро?

Доктор лениво взмахнул рукой, чтобы согнать севшую на хлеб муху.

— Он вежливо напомнил мне, что сад принадлежит колхозу и что частному лицу нечего в нем ковыряться… И я даже почувствовал себя виноватым.