Кабальеро плаща и гитары. Тома 1 и 2

Итак, в последние пару недель декабря мы халтурили, лабая в ресторане русской кухни под красочным названием «Натюрморт». Лабали на старой волне, то есть под брендом «Алые паруса», хотя и со мной в роли вокалиста. Хозяин «Натюрморта» — армянин, какой-то нанадцатиюродный дядюшка Карена, а эта нация хоть и не имеет собственной Родины на Земле, прекрасно поддерживает друг друга в любой точке человеческой ойкумены. Феномен, который пусть изучают историки; мне важно лишь то, что по знакомству, по-родственному, нам предоставили там площадку, да ещё в канун рождественских празднеств.

Выучив примерно три десятка попсовых песен, популярных среди посетителей подобных заведений диаспоры (парни их и так знали, а у меня память хорошая), мы принялись активно мешать классические вещи, то бишь чужие, с андеграундом, то есть тем, что предлагали персонально мы. И знаете, пошло на ура!

Мы не пели о политике. Вообще. Не затрагивали национальные темы. Не было спето ни слова про протест и протестные настроения в диаспоре — нас обижают и всё такое. Вообще старались не брать негативную тональность. Мы же «Алые паруса», название обязывало. Только любовный и общефилософский подтекст, а таких песен в архивах подавляющее большинство.

Дядя Карена остался доволен. Предложил и дальше работать, хотя бы раз в неделю (но не в выходные, собака серая). Но у меня свой график, у ребят тоже планы… Да и вообще у нас тогда были грандиозные идеи, подготовка к которым требовала больших трудозатрат. А если совсем честно, мы просто не хотели останавливаться на кабаковой планке, что, прими такое предложение, и произошло бы.

И вот сегодня, наконец, свершилось! Концерт-вечер, к которому так долго шли, в одном из самых посещаемых клубов диаспоры под менее романтичным, но более эпическим названием «Меридиан».

То, что здесь тусуются наци, я знал и до знакомства с парнями. И в своих грандиозных планах покорения местного Олимпа даже делал на них ограниченную ставку. Местные радикалы знают парней, могут на первое время собрать массовку, а массовка это реклама, и так далее. Почему нет, это бизнес, а в бизнесе главное результат. Но задание сеньора Серхио меня просто выморозило изнутри — все планы полетели к чертям, и я долго не мог понять, как быть и что делать? Потому, что то, что я пытался брать в оборот лишь поначалу, как площадку для быстрого старта, вдруг оказалось моей конечной целью, а текущий концерт из «левого», но необходимого — в место для шага вперёд по этой же извилистой колее.

Я должен эмоционально ПОДНЯТЬ Обратную Сторону. Должен стать рупором, от которого русскоязычные (марсиан тоже вношу в этот список) услышат о переменах, увидят, что «так можно», и начнут оных перемен требовать. Мы изначально не собирались петь про лютики-цветочки, но теперь нужно было не просто выдать жесткач, а нащупать тончайшую грань между национализмом и нонконформизмом, подойти к ней как можно ближе… И ни в коем случае её не перейти.

Мы должны учить. Должны подарить людям альтернативную реальность. Заставить гордиться собой, своим народом, своей историей. Заставить перестать бояться. Но при этом не стать иконой, на которую все равняются; не стать вожаками отары, которая помчится прошибать лбами существующий на планете миропорядок.

Я боялся. Сильно, до дрожи в коленях. И так витиевато пишу только чтоб показать, я не понимал в тот момент, что происходит. Не мог просчитать, что случится после концерта, завтра или послезавтра. Не мог предвидеть реакцию целевой аудитории, а так же венерианских властей и шишек приютивших нас ультрас. Никакие попытки мысленно создать модель расчёта ситуации не увенчались успехом — критически не хватало опыта. И взять его было негде.

Потому я и отфутболил Бэль, рвавшуюся сегодня поглазеть на выступление. Я был бы ей рад, и провернуть можно было бы всё так, что её высочество никто не увидит и не узнает. Но… Я слишком боялся.

Полшестого. В клубе уже много народу. Не битком, но достаточно, чтоб утверждать, что зал пустым не будет.

— Хан, откуда у вас такая популярность среди этих ребят? — спросил я напарника, кивая на зал. Мы сидели в «музыкальном» углу — тут у музыкантов зарезервирован отдельный столик-уголок, скрытый от окружающих стеной и растительностью в кадках, но с которого в обратную сторону можно было наблюдать за частью танцпола, столиков и стойкой бара. — Музон у вас был… Откровенно сопливый. А они, — неопределённый кивок, — должны производить впечатление парней жёстких.

— Да кто его знает. — Хан неопределённо скривился. — Сам пытался понять — не получилось. — Может так и должно быть? Запрограммированная погрешность в выборке? Кто-то должен НЕ петь о политике?

— И быть при этом группой, опекаемой самим стариком Ромеро? — вырвалось у меня.

— Чего?

Я ошалело замотал головой.

— Не бери в голову. Ищу причинно-следственные связи. Пока не нахожу. Вот только я — всего лишь я. Мальчишка. Слишком многого не знаю. И это играет злые шутки с воображением.