Кабинет фей

Они облачились в охотничьи камзолы, которые сами сшили из зеленой муаровой юбки, и в капоры[324] из потрепанного бархата, скорее серого, чем черного. Сей головной убор был украшен павлиньими перьями. На каждой — по старому кружевному шарфу из поддельных золотых нитей, изящно перекинутому через плечо, а к поясу подвешен охотничий рог, в который ни одна, ни другая не умели трубить. Такое великолепие не могло не произвести фурора во владениях барона де Сен-Тома.

Видно, так в тот день сошлись созвездия, что, не сговариваясь, странно нарядились и наши героини, и наш низкорослый герой. В предвкушении визита барышень он подыскал себе одеяние, подобающее случаю. Показаться им с повязками на голове совсем не хотелось, но без них вышло бы еще хуже, и он решил намотать поверх свой серый камзол. Получилось некое подобие тюрбана, по сторонам свисали рукава, шею прикрывал наполовину проржавевший стальной воротник от доспехов, на руках — латные рукавицы. В таком виде возлежал он на груде подушек. Разве что мизантроп не покатился бы со смеху, увидев такое зрелище, однако божественные Виржиния и Мартонида не смогли сдержать восхищения.

Барышни поужинали с никого не удивившей умеренностью, ибо все знали, что потребность в еде они расценивали как природный изъян и пытались исправить его путем настойчивого ему сопротивления. Из-за этого они весьма часто падали в обморок. Едва все поднялись из-за стола, приор предложил госпоже де Сен-Тома пойти проведать выдающегося раненого, который обещал прочитать свою сказку. Баронесса весьма обрадовалась, подумав, что ее приглашают послушать глубокомысленное произведение. Степенным шагом направилась она в комнату умирающего, а за ней последовали ее дочери, походившие на провинциалок, переодетых амазонками. Мужчины подали им руки. Стоило Ла Дандинардьеру их увидеть, как он обрадовался так, что, совсем потеряв разум, сотню раз порывался спрыгнуть с кровати, чтобы оказать им знаки гостеприимства.

После приветствий все расселись, и наш сумасброд напыщенно заговорил:

— Прошу прощения, милостивые государыни, что осмелился пригласить вас сюда. Вы имеете все основания заявить, что ожидали пения соловья, а услышали лишь уханье филина.

— Не такие уж мы тут простофилины, — возразила госпожа де Сен-Тома, которой нравилось изобретать да перекраивать слова и говорить чуднó[325]. — И потом, мы знаем, что Ваше Соловейшество держится молодцом.

— Мне бы тоже хотелось похвалить вас следом за моей матушкой, — молвила Виржиния. — Мне кажется, я могла бы при этом не оскорбить вашей скромности, однако то нетерпение, с каким хочу я услышать написанную вами сказку, заставляет меня умолкнуть.

— Ха-ха-ха! Сударыня, — рассмеялся Ла Дандинардьер, — вы меня избалуете, если я потеряю бдительность. Похвалы, срывающиеся с ваших алых губок, волнуют меня.

— Надеюсь, они не слишком утомят вас, — сказала Мартонида, — ибо столь блестящим заслугам, как ваши, не укрыться от восхвалений.

— Вы осыпаете меня знаками расположения, милые создания! — воскликнул наш мещанин. — В таком случае моим ответом будет молчание, в продолжение которого приор де Ришкур прочитает мое произведение. Я сочинил его, как говорится, на скорую руку. Я с такой стремительностью бросаюсь в литературные дебри, что меня самого это страшно смущает.

— Вот уже час, — перебила его госпожа де Сен-Тома, — как я с восхищением слушаю ваши возвышенные и непринужденные речи. Надо признать, в придворных есть нечто, превозносящее их над остальными смертными.

— О сударыня, — отвечал Ла Дандинардьер, — двор двору рознь. Тот, при котором я вырос, столь утончен, что не потерпит ни единого грубого слова: за грубость там будет изгнан любой. Изъясняйся возвышенно или проваливай ко всем чертям.

Виржиния с сестрой и матерью день напролет слушали бы раненого не перебивая, ибо были в восторге от его высокопарных речей, как вдруг со двора донесся страшный шум. То был Ален с телегой и тремя осликами, навьюченными книгами своего хозяина. Слуга вступил в кулачный бой с возчиком, которого обвинял в краже книги для пения на клиросе. Крестьянин, возмущенный такой напраслиной, схватил Алена за волосы. Так и мелькали кулаки схлестнувшихся драчунов, колотивших друг друга то в голову, то в живот.

Ла Дандинардьер спрыгнул с кровати, завернувшись в простыню, словно покойник; подбежав к окну в таком виде, он с восхищением стал наблюдать за геройством верного Алена. Однако, сообразив вдруг, сколь неподобающе одет, наш мещанин поспешил обратиться к дамам с извинениями.

— Признаюсь, — сказал он, — у меня есть неприятная черта характера, с которой я не в силах совладать. Едва я слышу лязг оружия, как меня охватывает волнение. Я участвовал в сотне баталий с тем лишь, чтобы иметь удовольствие извлекать этот звук.