Кабинет фей

Краплёна злая брак стремилась навязать
Премилу и весьма неосторожно
О том не думала, что обрекла страдать
С ним вместе и себя — ведь как не знать,
Что без любви блаженство невозможно!
И, даже королевой став,
Она бы счастья не добилась,
А все бы от бессилья злилась,
К себе супруга цепью приковав.
Король Премил был совершенно прав:
По мне, стать лучше хоть бы синей птицей,
Хоть вороном, хоть филином летать,
Чем на уродине жениться
И постоянно созерцать
Предмет, достойный отвращенья.
Подобных браков уж не сосчитать
В наш век. По моему сужденью,
Вот было б счастье наконец,
Когда б волшебники и феи
Противились бы Гименею[33]
И не пускали под венец
Тех, кто стремится в брачные тенета
По прихоти иль по расчету:
Ведь брачный радостен венец
Лишь для влюбленных двух сердец.

Пер. М. А. Гистер

Принц-Дух [34]

или на свете король с королевой, и был у них один-единственный сын, которого они горячо любили, хоть и был он дурен собой — тучный, как самый упитанный толстяк, и маленький, как самый крошечный карлик. Но уродство лица и неказистость тела — и те не могли сравниться с озлобленностью его души. То был кривой упрямец, всех приводивший в отчаяние. Как только ребенок подрос, король сразу это заметил, но королева была от него без ума — она портила мальчика, во всем ему потакая, так что он чувствовал свою власть над ней; и, чтобы угодить государыне, ей стоило лишь сказать, что сын ее красив и умен. Ей хотелось дать ему имя, внушавшее уважение и страх. После долгих раздумий она назвала его Фурибондом.

Когда пришло время пригласить к нему воспитателя, король выбрал принца, который с давних пор претендовал на корону, и честно и храбро отстоял бы ее, если бы дела его шли лучше. Но он уже давно об этом не помышлял; его предназначением было хорошо воспитать единственного сына короля.

Никогда еще не встречалось сердца более благородного, души более живой и проницательной, более мягкой и покорной: что он ни скажет, все мило и необычайно изящно; он был само совершенство.

Король выбрал этого знатного господина, дабы тот направлял юного Фурибонда в верное русло, а сыну приказал во всем ему повиноваться; но ребенок был непослушный, и сколько его ни стегали, все без пользы. Сына же его воспитателя звали Леандром; все его любили: дамы смотрели на него весьма благосклонно, но раз он не привязывался ни к кому, то и ославили его холодным красавцем; объявили они ему войну, а он так и не полюбил ни одну и почти не отходил от Фурибонда — а тот рядом с ним казался еще безобразнее. Он-то подходил к дамам лишь для того, чтобы наговорить грубостей: и одеты-де плохо, и выглядят простовато; обвинял их при всех в использовании румян; выведывал про их любовные интрижки лишь для того, чтобы рассказать о них королеве, а та их бранила и наказывала постом; за такие проделки Фурибонда смертельно ненавидели. Он прекрасно это понимал и очень часто сердился на юного Леандра.

— Вы счастливец, — говорил он, поглядывая на него враждебно, — дамы вас хвалят и вам аплодируют, а со мной совсем не так.

— Государь, — скромно отвечал Леандр, — им мешает сблизиться с вами почтение, которое они к вам испытывают.

— Они правы, — говорил Фурибонд, — ибо я поколотил бы их, чтобы научить, как надо себя вести.

Однажды, когда к королю издалека прибыли послы, принц в сопровождении Леандра остановился в парадном зале, чтобы посмотреть, как они пройдут. Те же, заметив Леандра, тут же склонились перед ним в глубоких реверансах, выказывая восхищение; а поглядев затем на Фурибонд а, приняли его за придворного карлика, подхватили на руки и давай крутить и вертеть, как он ни брыкался и ни увертывался.