Кабус-намэ

В литературном творчестве Сахиб — полная параллель Кабусу. Это такой же мастер изысканной игры слов, для которого прежде всего важны рифма, ассонанс, эффектный синоним. Недаром про него говорили, что он покинул прекраснейшее помещение и переехал в сырой и нездоровый квартал Ноубехар только для того, чтобы дать рифмованную датировку своих посланий: мин Навбахар нисф-ан-нахар, т. е. „из Ноубехара в полдень“[346]. Сахиб соревновался с Кабусом и в стремлении перетянуть лучших поэтов к буидскому двору. Частично это ему, по-видимому, удалось, так как Саалиби, перечисляя поэтов, окружавших Сахиба, называет более 22 имен. Среди них наиболее значителен некий Абу-Дулаф ал-Хазраджи ал-Янбуи, автор сохраненной нам Саалиби (III, 176–194) интереснейшей „сасанидской“ касыды, описывающей все виды нищенства, попрошайничества и жульничества, существовавшие в это время. Мец[347], упоминая об этой касыде, отмечает что интерес к нищим и жуликам был довольно силен, однако не объясняет причин этого. Вместе с тем это явление заслуживает пристального внимания, потому что отражение жизни нищеты в литературе идет начиная с Джахиза (умер в 869 г.), все усиливаясь к X в. Это вовсе не филантропическое любование „страждущими“ братьями, а выражение растущего обнищания масс как угрожающего социального фактора. Это обнищание, вызванное непрерывной борьбой князьков между собой и с халифами, распространялось по всему халифату. Не менее любопытен и технический термин бени Сасан — „потомки Сасана“, которым обозначали в это время бродяг. Так как образцы их тайного языка, сохраненные авторами этого периода, содержат много персидских слов, то можно думать, что ряды армии нищих или бандитов пополнялись представителями старой иранской аристократии, вытесненной арабами.

Итак, рассмотрение литературы круга Кабуса ясно показывает, что в Табаристане литературная жизнь приняла уже довольно широкий размах. Специфические ее черты: решительное преобладание арабского языка как в прозе, так и в поэзии, наличие, наряду с образцами литературного языка дари, поэзии на диалектах (едва ли не в равном количестве с дари), стремление формальными ухищрениями прикрыть шаблонность мысли, развитие профессионального литераторства, появление бродячих писателей, кочующих от двора ко двору, и попытки правящих классов принимать участие в литературном творчестве.

Все это — явное доказательство громадных изменений, которые произошли в жизни представителей Зиаридской династии на протяжении каких-нибудь 50 лет в результате втягивания местной аристократии в круг влияния арабской культуры. Этот процесс, ускорявшийся по мере возрастания связи аристократов с багдадскими халифами, крайне интересен, так как, если, с одной стороны, даже родной литературный язык вытеснялся „модным“ арабским, без знания которого нельзя было быть полноценным аристократом, то, с другой стороны, в этой же самой среде, с усилением ее мощи и ослаблением халифата, создаются предпосылки к оппозиции, приведшей в конце концов к дальнейшему росту литературы на языке дари.

* * *

Итак, „Кабус-намэ“ была написана внуком эмира Кабуса Кей-Кавусом в назидание и поучение его сыну Гиланшаху. Встает вопрос, почему же книга называется „Кабус-намэ“. Писана она много лет спустя после смерти Кабуса, памяти его не посвящена и вообще, кроме упоминаний его имени, никакого иного отношения к нему не имеет. Сам автор ни в предисловии, ни в концовке ее так не называет. Ауфи в „Джавами“, упоминая эту книгу, не дает ей такого названия, а говорит только: „Оварда анд, ки Унсур ул-маоли Кай-Ковус... дар аснои пандхо, ки писарро медод, гуфт…“ („Передают, что Унсур-ал-Меали Кей-Кавус... среди советов, которые давал своему сыну, сказал...“)[348]. По-видимому, первоначально книга эта, как тогда было принято, называлась просто „Панд-нама“ или „Насихат-нама“ („Книга советов“)[349].

Вместе с тем, как на Востоке, так и среди иранистов название „Кабус-намэ“ прочно за ней укрепилось, и ни под каким другим названием она никогда не упоминается. Это заставило и меня в переводе, который впервые делает ее полностью доступной русскому читателю, сохранить эту странную традицию, хотя ее ошибочность мне кажется вполне очевидной.

В Иране и Индии „Кабус-намэ“ издавалась восемь раз[350]. Из этих изданий лучшим по праву считалось первое, выпущенное таким знатоком родной литературы, как Риза-Кули-хан Хвдаят[351]. Это тщательно выполненная литография, объединяющая в себе, кроме нашей книги, еще и известные „Установления Тимура“ („Тузуки Тимури“) и вышедшая в Тегеране в 1285/1868 г. Текст в этом издании дан довольно правильный, почти всюду позволяющий получить удовлетворительный перевод. Однако есть все же и описки, местами вносящие значительные искажения. Кроме того, в конце книги большая лакуна, вследствие которой пострадал смысл концовки.