Кадис

– И вот я увидел вашу благословенную страну, и мой смятенный ум нашел покой в созерцании этой незыблемости, этого глубокого оцепенения и благодетельного сна, в который погружено испанское общество. Мои глаза упивались очертаниями монастырей, высящихся над простором равнины, где копошатся люди; им все дается готовым, вот почему они могут переноситься в мир фантастических грез в поисках идеала, отложив попечение о том, чтобы играть какую-либо заметную роль в обществе; их ничуть не трогают заботы ни о собственной особе, ни череда таких досадных перемен на подмостках жизни, как положение, представительство, громкое имя, состояние, слава… Я захотел удовлетворить мою ненасытную жажду познать это блаженное существование, и вот вы видите меня здесь. Друг мой, два дня я прожил так далеко от общества, словно перенесся на другую планету. Мне было дано оценить красоту солнечного дня, чистоту воздуха, глубокую печаль ночи, океан, где прихотливо плавает мысль, никогда не достигая берега; я испытал неописуемую радость от того, что сотни людей в расшитых золотом камзолах и причудливых шляпах, но более жалкие, чем египетские невольники, которых приносят в жертву быку Апису[113], проходят мимо, не замечая меня.

Помолчав, он продолжал:

– Здесь людьми владеют те же страсти, что и там, но им чуждо притворство. И в этом их преимущество. Они обладают разными характерами, но здесь души нетронуты и первобытны, подобно скалам, где еще не прошел с киркой человек, чтобы прорубить дорогу. Среди них встречаются более жестокие, чем Глостер[114], более лживые, чем Уолпол[115], более высокомерные, чем Кромвель; здесь можно встретить поэта более талантливого, чем Шекспир, и почти все здесь воры. Меня приводит в восторг беззастенчивое проявление их страстей, и я делаю вид, будто не замечаю их мошеннических проделок. Вот тот старик, что крестит свою миску, украл у меня из кошелька все золотые дублоны. Мы проводили с ним долгие вечерние часы у ограды. Слушая его рассказы об испанских святых, я притворился, будто убаюкан таинственным очарованием этих легенд, и он, недолго думая, сунул руку в мой кошелек и выгреб деньги. Я молча следил за ним, наслаждаясь его безудержной алчностью, как наслаждаются, стоя на краю пропасти, бурей, пожаром или смерчем, пронесшимся над землей. А вон те цыгане, что читают молитвы, забавляли меня перечислением всевозможных остроумных способов кражи. И знаете, мой друг, ведь в этой среде также имеется своего рода высшее общество, здесь вы можете весело провести время, побывать на концерте, празднестве или каком-нибудь представлении. Вот эта старуха, как две капли воды похожая на «подставную тетку»[116], исполняет мавританские романсы, да так, что заткнет за пояс всех современных комедиантов с их фокусами и трюками. А слепая девушка по прозвищу Убогая с таким искусством поет халео[117] и оле, что, слушая ее, я испытываю сладостное волнение и возношусь душой в далекий идеальный мир. Вон те хромые однорукие мальчуганы, хранящие в своих сверкающих черных глазах гений великого народа, который семь веков воевал против мавров, открыл новые страны, завоевал их и в ненасытном честолюбии утвердил свое господство на всех континентах земли, так вот, эти мальчуганы, говорю я, самые очаровательные плуты, которых я когда-либо видел в своей жизни; все блестки остроумия, хитрости и озорства, которыми щедрая природа одарила маленьких мадридских мошенников, мексиканских пройдох, неаполитанских лаццарони, андалузских бродяг, парижских гаврошей и лондонских карманных воришек – ничто в сравнении с талантами этих черноглазых мальчишек. Если бы им дать образование, другими словами, испортить их, направив по иному пути их природные склонности, то поверьте, они перещеголяли бы Питта[118], Талейрана[119], Бонапарта и прочих выдающихся деятелей нашей эпохи.

– Друг мой, – сказал я, не в силах скрыть своей досады, – мне невмоготу видеть вас среди этих отверженных и просто невыносимо слышать, как вы восхваляете их печальную участь.

– Будто бы мы лучше их. Ах, с той поры, как в Испании появились философы, писатели и политические болтуны, претендующие на роль государственных мужей, моим добрым друзьям объявлена беспощадная война, им и грабителям с большой дороги, и никто не хочет понять, что они бунтуют против привилегий сильных мира сего; заодно попало и бедным монахам, краеугольному камню, на котором зиждется эта гармоничная и благодетельная система, где все живут скромно, не мешая друг другу.

Тут к нам подошла старуха, успевшая наполнить свою миску и, выпросив у меня милостыню, в которой я не смог отказать ей, положила костлявую руку на плечо пэра Англии и сказала ему ласковым голосом:

– Мой дорогой мальчик, у меня сегодня припасены для тебя замечательные вести. Радуйся, плутишка, и кинь мне еще одну желтую монетку, такой же крохотный кусочек солнца, как ты дал мне вчера в награду за мои бескорыстные услуги.

– Что же ты мне расскажешь, тетушка Алакрана, зерцало уличных девиц?