Кадын

— Там, как свернешь от ручья в гору, поднимешься по кедровому склону, выйдешь к лысине на согретой стороне холма, — говорил шепотом мужской голос. Он то замирал, то дрожал и срывался, будто конь под ним во весь дух бежал, хотя шаг его был неторопливым. — Оттуда уже мою землянку видно. Не верю, что не знаешь ты тех мест! Сколько раз мне о духах лесных вблизи дома знак был, а выгляну — никого. Не верю тебе, что не встречала в лесу меня, если я о тебе все это время только и думал! Очи! — сорвался голос на хрип, и тут возня послышалась, шорох, один конь шарахнулся и скакнул, мимо меня промчался. Я была поражена, как ударом, именем этим, и тут же признала ее: невысокая, хрупкая, легкая, лесным духам подобная, чуть отклонившись назад, коня почти не сдерживая, промчалась она, одной рукой шапку на себе поправляя, и светлые волосы, отросшие за эти луны без Камкиных ножниц, растрепались. Тут же вслед и спутник ее проскакал — я узнала Зонара. Только как переменился он — или в том луна была виновата? С лица спавшим, отчаянным, жалким он показался мне.

Он нагнал ее в три скачка, она и не думала убегать, только себя показать тем хотела.

— Зачем убегаешь? — отчаянным голосом сказал Зонар, хватая Очишкиного коня за узду. Остановились.

— Я боюсь тебя, вдруг с коня скинешь, — отвечала Очи дерзко.

— Те! — воскликнул он, но она его осадила:

— Молчи. Сколько раз говорила: я не верю тебе. Ты со мной, как с девой из стана, говорить не смей, я вас не знаю, что у вас можно, что нет. Я только чутью своему, как зверь, верю.

Зонар взвыл сквозь сжатые зубы — даже конь под ним присел и шарахнулся. Очи тронулась, Зонар совладал с конем и нагнал ее, опять поехали плечо к плечу. Я же, в тени держась, вслед за ними поспешила, и все, каждое слово их, слышно мне было в той неожиданно теплой, влажной ночи.

— Тебя с девами из стана зачем сравнивать мне, скажи? — говорил Зонар не своим, сдавленным голосом. — Я помню об этом, Очи, потому и сам не свой, сам не знаю, как повернуться, взглянуть на тебя. Ты же то теплая, добрая, то как клинок взгляд твой, и я не знал в себе большего страха, чем от этого взгляда. Что это, Очи? Зачем? Или я не достоин тебя? Все забыл и оставил я, долю свою, как старую шапку, без толку всю зиму носил, все за тебя одну держусь. Никогда такого со мной не бывало. Знаю я всем своим сердцем: все переменится у меня, если придешь ты ко мне. Ведь ты не такая, как наши девы: они то глаза томно закатят, то смеются, как куропатки, то меха на шубу просят. А ты другая — как лес, как вода, тебе не надо ничего, как тайге от охотника ничего не надо, — только меня, всего меня тайге надо…

Он был как больной, и слова его, горячие, как в бреду, изливались единым потоком. Сам уже явно не помнил, с чего начинал. От каждого его слова в моей голове будто шум поднимался, от страсти, с которой говорил он, словно ветер в ушах гудел. Очи же моя молчала, ни слова не отвечала ему. Когда выдохся поток его слов, тогда только заговорила:

— Ты сам зверь, Зонар, себя тайге отдавший, и только ты меня понять в этом можешь. Все слова твои правдивы оттого. Сколько живу я здесь с вами, в стане, задыхаюсь от лжи ваших людей — в каждом слове и взгляде ложь, что у дев, что у парней. Если б звери так жили, как люди живут, если б так же водили друг друга за нос, много ли было б в лесах зверья, Зонар? Если и есть кто-то, кто понимает это и это во мне, так лишь ты один. Девы ваши меня до сих пор боятся и дикой считают. Парни за пугало держат, все норовят при случае пальцем ткнуть: вот лесная дева, а глаза горят у всех, так каждый и думает, чтобы поймать такую дичь в тайге. Скучно и душно у вас мне, Зонар.

— Так уйдем же! Сейчас! — Он снова ринулся к ней, пытаясь обнять и притянуть к себе, но она вырвалась, толкнув локтем в грудь. Он резко выдохнул, охнув, а кони шли как ни в чем не бывало дальше.

— Ты о другом забыл, Зонар, — Очи продолжала. — О том, кто я такая. Ты все лесным духом меня считаешь, но такой до этой осени я была. Теперь я другая. И есть надо мной власть, что сама приняла я.

— Кто? Или Ал-Аштара? Она же ребенок!

— Не она эта власть. Она! — сказала Очи и указала на месяц, уже скрывавшийся за горой.

— Как ты можешь верить в это?! Ты! Ведь мы с тобой знаем, что лишь одна власть существует в мире — власть крови в наших жилах.

— Ты мужчина, Зонар, — отвечала Очи спокойно и так, как никогда слышать мне не доводилось, — холодно, словно больше было доступно ей, чем всем людям. — Вам ничто она. Мне же обещает такое открыть, что в век свой не открою сама, если буду с тобой.

— Что же это? Ты ли хочешь среди дев жить в чертоге, где пахнет только бабьим потом от постоянных прыжков с оружием? Ты не сможешь там жить, Очи! Тебе дурно станет и потянет в стан, к парням. Ты же зверь, Очи, ты хищник, ты такая, как я!

— Не говори о том, чего не знаешь! Да, не этого я хочу. Но она открывает нам знания, которые вам, мужчинам, только перед смертью открыться могут.