Кадын

Но я все равно не понимала того. Зонар ли не знал удачи в охоте? От него моему отцу самые лучшие шкурки приходили. Сам в мехах с головы до пят. Чего же еще жаждал он? Отчего такой алчущей страстью голос дрожал его, когда Очи к себе звал? Голос этот не переставал звучать у меня в голове, от него жутко было, и тяжелое предчувствие ложилось на грудь.

— Скажи мне, Очи, видела ли ты ээ-тоги Зонара? Отчего мне не удалось разглядеть его?

Очи передернула плечами, будто от меня на нее сквозняком дуло.

— Я не смотрела на то, зачем мне? Одно смущает меня, Аштара: всегда мечтала я великой камкой стать. А… ты слышала все. Только это меня еще держит.

— Ты понимаешь, Очи: Луноликая не затем нас зовет к себе, чтоб запретное для других открывать.

— Те, помню я все, лишнего не говори: и что сила племени в девах тех хранится, и потому себя отдаляют они от люда, чтобы силу эту копить… Но войны нет, Аштара. И, может быть, в наш век и не будет. Зачем же думать о том, зачем хранить эту не нужную без войны силу?

Мелкая рябь сомнения и по мне вдруг прошла. Ведь правда: отец в мире со всеми живет. Нет и, быть может, не будет войны, а это значит, нечего нам страшиться, нечего клинки и стрелы точить, спокойно жить все мы можем, не воинами-девами, а простыми девами быть… Но как прошла рябь, так и откатила: вдруг тьма собралась вкруг меня, и еще сильнее схватило предчувствием сердце.

— Нет, Очи, будет война, — твердо сказала вдруг я.

— Тебе откуда это известно? — Она впервые за весь разговор на меня посмотрела.

Но мне нечего было ей ответить: услышала я боевого железа далекий звон, хотя ничто еще не говорило о том. Сама предчувствие это не поняла я тогда, и через миг уже не знала, отчего так уверенно заявила о нем.

Только Очи все это было неважно. И я поняла: против воли человека власть вождя не должна становиться, да и не может. Что сделаю я теперь, раз до того ничего не предприняла? И одно только я ей сказала тогда:

— Делай, как хочешь, сестра. Но даже если уйдешь к полнолунью, приходи завтра на холм за нашим домом: как у Камки на круче, будем луну ловить. Хоть последние дни вместе с тобой побыть мне.

Она ничего на то не сказала. Я поднялась тогда, светильник задула. Прозрачная красно-желтая полоса загоралась уже в горах. Всю ночь провели мы без сна, и теперь поздно было ложиться — пора на гору скакать, чтоб там заниматься. Я сказала об этом Очи. Она недвижно сидела и ничего не ответила. Как хочет, подумала я, отошла к чану с водой умыться, чтобы усталость смыть. Разбив ледяную корку, зачерпнула воды, а потом смотрела, как успокаивается черное, стылое отражение. Ни глаз, ни черт не разобрать было. И мне вспомнился колодец, который упрямо и тупо заполняла я водой в чертоге у дев, и подумалось: «Неужели и правда я такая, и ничего живого во мне нет? Только доля, долг да еще совесть…» Отражение оставалось черным.

Глава 4. Праздник весны

Праздником весны начинается летнее кочевье. За несколько дней со всех земель люди снимаются, покидают станы и идут в то урочище, где в тот год праздник проходит. Это место — всегда нежилое и каждый год новое — царь с главами родов испрашивают у духов. В тот год нашли они долину вниз от нашего стана по пенной реке, закрытую со всех сторон голыми холмами. Туда и стекались люди, легкие войлочные дома там ставили. Отцу белый шатер братья заранее выстроили, а сам он, я, Очи и Санталай без поклажи поехали накануне.

Собираясь, я ощущала себя так, будто иду в бой: все было внутри напряжено, будто натянутая тетива, и радостно. Знало мое сердце: это последний день среди людей. Приняв посвящение, где бы я ни жила, такой больше не буду. И от этой мысли становилось тревожно и сладко.

Дорога недолгой оказалась, к сумеркам были на месте. С холма, на котором наш шатер стоял, видно было, как огни костров горят по урочищу — вдоль всех подножий и по склонам, только сама поляна оставалась темна, как озеро. У нашего шатра тоже горел огонь, и вкруг него уже все главы родов сидели — двенадцать человек с младшими сыновьями.

Все люди поднялись, когда подъехал отец к шатру. Старшие братья тут же были, поспешили к нему, коня забрали. На праздник без слуг мы ездим, ведь это наш праздник, и слуги, чужих кровей люди, не должны там быть. Отец мой прошел и сел со всеми на белый войлок. Братья ужин варили; мы с Очи достали лепешки, всем раздали. Сели есть; похлебка была рыбная, жидкая — так мы постимся всю умирающую луну перед праздником. Первая, голая весна — голодное для всех время, дичь бить уже запрещаем, а скот резать еще рано; только рыбой, да хлебом, да корнями питаемся. Но все знают, все чуют, что так только до второй, зеленой весны. Там-то и заживем!