Кадын

Отец тревожился. У мальчишки все пытался узнать он, как далеко его племя стоит, большие ли у них стада и кочевья. Но ничего не мог добиться: мальчишка был глуп, языка не понимал, звездного неба не знал и всего боялся. Что не явились за ним, говорило отцу — эта встреча была случайна. Но и случайность была знаком, что другие встречи неизбежны теперь.

Обо всем этом говорил мне отец зимой, и не лежала его душа к тому, чтобы отпускать пленника. Предвиденье, царскому нашему роду от бело-синего дарованное, тяготило его. Но традицию обойти тоже не мог. Потому велел людям обходиться с ним так, чтоб не хотел он уйти. И так вышло: когда вывели его к костру, упитанного, раскосого, темнолицего даже после долгой зимы, и спрашивать стали, хочет ли он уйти отсюда сейчас, он замотал головой и сказал: «Нет». Глаза его были испуганными, и озирался он так, будто не знал, куда и бежать. Ему было от силы семь. В другом случае его бы даже не стали допрашивать, но он был единственный пленник, и это надо было сделать, чтобы видели люди: он не заложник. Традиция соблюдена была, люди остались довольны. За этим игры последовать должны были и скачки.

Я видела, как мальчика, уже успокоившегося, подвели к котлу с мясом, и он получил свою долю. На отца взглянула: доволен ли? Но его лицо было мрачно, будто по-прежнему тревога не оставляла его. Я подъехала к нему и тихонько спросила, пока не слышал никто:

— Отчего ты печален? Он не уйдет и не расскажет, где мы стоим и как живем.

— Это только голос собаки, сама собака еще за холмом, — ответил отец пословицей. — Наш люд сумел вобрать одного из них, но вряд ли сможет вобрать всех, если с мечом придут они.

— Нам ли бояться войны, отец!

— Степь больше гор, дочка. Помню, царевич Атсур рассказывал, что в их семьях бывает по три или четыре жены, не считая пленниц, и взрослых братьев по двенадцать и больше человек. Этот малец только и сумел сказать, что был шестнадцатым сыном в семье, потому всегда мало ел. В наших домах столько и не уместится.

— Но ведь не все у них воины, — ответила я. Мне удивительны были такие отцовы мысли.

— Не всякий воин, но всякий может сидеть в седле. Малец не мог сказать, как имя царя, что правит ими сейчас, но мое сердце говорит мне, что это бывший наш пленник Атсур. В нем достаточно было ярости для того, чтобы обойти всех своих братьев. А если так, то он вернется, дочка. Сколь ни велика степь — Атсуру она станет тесна.

Мне хотелось говорить с отцом еще, но он похлопал по холке Учкту и отъехал. Парни и девы уже состязались в стрельбе из лука, дети до посвящения — в беге и метании дротиков, взрослые воины — в борьбе.

Круг для скачек в дальнем конце долины был. Две дороги там. Одна прямая и ровная, на ней скорость коня проверяется: это небольшой круг, по нему пять раз проехать надо. Вторая — сложная и неровная, там ямы вырыты, земля вспахана местами, ветки лежат — все, чтобы ловкость и зоркость всадника проверить да ум лошади. Хорошая лошадь через все препятствия легко пронесет. Эту дорогу один раз пройти достаточно. Кто же первым придет, тот и победитель. Ему дарят молочную корову и мед, а еще разрешают свести кобылицу из его табуна с жеребцом из царского. Двум другим, кто за ним сразу придет, дают по овце.

У начала дороги уже толпились люди, кто скакать хотел. Старшие, кто не первый раз участвовал, стояли спокойно. Первогодки и второгодки от посвящения шумели, боялись, что не достанется им красной нити, которую раздавали участникам.

Раздавали Талай и Ануй — сидя на развилке большого дерева, выше всех конных, с шутками, иных заставляя подпрыгивать в седле, чтобы достать протянутую нить. Увидев нас с Согдай, Ануй закричал:

— Какие гости на нашем празднике! Легок ли ветер, царевна? Хорошо ли скачется Луноликой матери девам? Вот как раз две веревочки для вас приготовил, все ждал, когда придете.

Он показал на две шерстяные ниточки на ветке рядом с собой. Люди закричали: отчего все ждут своей очереди, а нас очередь сама ждет? Тогда Талай успокоил их, заверив, что Ануй шутит, а нити они отложили для самих себя.

На меня Талай даже не взглянул, и я ощутила, что мне неудобно и неловко в седле. Подумалось, что выгляжу нелепо и ему не понравились золотые накладки на горловине и рукавах моей шубы… И пояс на мне сидит не так, и шапка слишком яркая. Так промучилась я, пока медленно моя Учкту вслед за другими конями к дереву продвигалась. Люди шутили, пересмеивались, и Согдай рядом со мной тоже шутила и смеялась, — я же ничего не замечала, пока не подъехала вплотную к дереву и не взглянула в глаза Талаю.

— Зачем тебе, царевна, красная нить? У твоей кобылы вон их сколько в хвосте, — улыбнулся Талай, и Ануй поддержал его:

— Верно, верно, проезжай-ка, царевна, любую тяни да вяжи на плечо. Я вот ей дам, у нее нет, — и он протянул нить Согдай. Та залилась довольным румянцем по самые уши.

— Я не собиралась скакать, я вместе с ней, — проговорила она, но я видела, как ей приятно.