Каена

Дерево должно родиться вместе с эльфом. Должно взрасти, пока эльф становится на ноги, а не вырасти громадным, могучим, и только тогда обзавестись душой, тоже изрезанной дикими болями.

Он прижал ладони к зеркалу, чувствуя, как под пальцами оно превращалось в растрескавшийся лёд, как медленно расходились тонкие прожилки в разные стороны, оставляя только кровавые порезы в отражении.

Дерево догорало; дерево, лишённое души, покоившейся теперь у Роларэна в кармане. Мужчине казалось, что его взгляд практически наполнился равнодушием — до того спокойно он наблюдал за хлопьями пепла, рассыпающимися по всему Златому Лесу. Он ещё помнил, как сверкали магией деревья в прежние, прекрасные времена — а теперь видел, как подбиралась ко всему живому неумолимая смерть.

Эльфы веруют — после того, как их физическое тело умрёт, не будет перерождения. Разве что отделить душу от Златого Дерева, выдернуть её, поселить в палице — и тогда, возможно, он возродится. Ведь он будет ещё жив, заключённый в ядовитую поверхность.

Роларэн сжал зубы. Никто никогда не пробовал провести этот ритуал. Никто никогда не пользовался ростком дерева.

Может быть, он будет первым.

…Он узнал о приходе Каены ещё до того, как скрипнула дверь, как мерный стук её шагов донёсся до него. Достаточно было одного только запаха крови, смешанного с ядом. Её Величество коснулась двери, переступила порог, молча коснулась его плеча, словно о чём-то спрашивая — но без слов. Будто бы она просто пыталась до него достучаться, пыталась подобрать те фразы, что помогли бы причинить хотя бы немного меньше боли.

В ней никогда не было ни рачительности, ни бережливости — а теперь вот вдруг и чувственность появилась, и жуткое желание не причинить вред. Она скользила пальцами по его плечу, словно отчаянно пыталась напомнить о себе, и когда Рэн обернулся, он так и не смог отыскать достойной улыбки в глубине собственных воспоминаний.

— Они были поразительно похожи, — прошептала Каена, даже не заметив, как в зеркале пылала иллюзия её собственного дерева. — До такой степени… Даже удивительно, что ты сюда её привёл.

Рэн сжал зубы — не промолвить ни единого лишнего слова. Вечные не предают. Он пришёл сюда только с одной целью — и он её добьётся, что бы нынче не сказала Каена.

— Я хотел увернуться, — уверенно промолвил Роларэн. — И хотел сейчас стоять здесь. За всё на свете нужно платить соответствующую цену, Каена.

Она содрогнулась, словно эти слова относились исключительно к ней, а не ко всему миру, и закусила губу.

— Да, — прошептала она. — За всё на свете надо платить. Даже как-то смешно, как поразительно часто приходится вносить соответствующую цену. Тебе никогда не казалось? — она повернулась к нему. — Я так хотела простого счастья.

— Ты, может быть, не там его искала.

Каена зажмурилась. Она не могла об этом думать. Не могла вспоминать, как сжимала зубы Шэрра.

— Ты придёшь сегодня?

Роларэн кивнул. Он знал, где она будет его ждать — не на том отвратительном алтаре с начертанными ритуальными письменами, не в своей спальне с алым, будто бы цвет крови, балдахином. Для неё это больше, чем очередное уничтожение чужой силы — она не посмеет выпить его до дна, она не подумает даже о том, чтобы сделать глоток, прижав губы к мужскому запястью.

Он отдаст ей свою кровь в кубке, как делал это много раз, и она сделает глоток, потом второй. Потом едва-едва заметно улыбнётся — она всегда так делала, чувствуя, как единственная сила Вечного, что приживалась в её крови, прольётся по всему телу едва-едва ощутимой волной.

Она не посмеет отпить больше.

А потом, к утру, когда у него остановится сердце, она, от ненависти к порочности эльфов, сожжёт весь Златой Лес.

Роларэн прежде думал, что его устроит такой вариант.

Каена скользнула к двери, обернулась на прощание, и её яркие зелёные глаза взблеснули в полумраке. Он чувствовал запах боли Шэрры, запах крови — но примешалась ли едва уловимым оттенком её смерть?

Ему казалось, так будет проще всего. Получив своё, Каена не сможет жить ни с ним, ни без него — почему нет? Почему не использовать этот дикий последний шанс и не распрощаться на всю жизнь с остатками страха, боли, с остатками её ужаса и страданий? Она не позволит себе умереть прежде, чем дотла выгорят мёртвые Златые Деревья — старый лес жив только благодаря тому, что в нём доселе есть что-то живое.

Он думал, это станет идеальным вариантом.

Но Шэрра могла выжить. И у его девочки, у его дочки, мог появиться шанс вновь посмотреть на этот мир. Улыбнуться первому весеннему цветку, спеть вместе с отцом в унисон песню, от которой проснулся бы весь лес в округе, будь он хоть сто раз человеческий.

Его дочь сможет проснуться Вечной. Если только он не ошибся. Если только Шэрра не пустышка без Дерева, самонадеянная и глупая, с матерью, отказавшейся от традиций, а Вечная с душой в теле — не древесном, а настоящем. Если только с её сердцем в унисон бьётся её магия, её силы, её мысли.