Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами

Через несколько месяцев, в ноябре 1931 года, Die Weltbühne вновь оказаллась на скамье подсудимых. Рассматриваемая публикация вышла задолго до этого, в марте 1929 года, и проливала свет на секретный план создать немецкие военно-воздушные силы, люфтваффе. Этот план противоречил Версальскому договору, запрещавшему перевооружение немецкой армии; кроме того, как раскрывалось в статье, финансирование должно было вестись за счет фондов, предназначенных для гражданской авиации.

Министерство обороны немедленно подало в суд на редактора журнала и автора статьи, Вальтера Крайзера, журналиста и авиаконструктора. Сначала процесс был заблокирован Министерством иностранных дел, которое не хотело, чтобы на свет просочилась информация о секретном военном сотрудничестве между Германией и Советским Союзом. Однако, в конце концов, на нем настояли военные, и процесс состоялся, пусть при закрытых дверях и без представителей прессы. Кроме того, участников обязали хранить строгое молчание по поводу всего прозвучавшего на суде.

Вальтер Крайзер и Карл Осецкий были приговорены к восемнадцати месяцам тюрьмы за измену Родине и раскрытие военной тайны. Судьи долго обсуждали решение, потому что приговорить осуждаемых за измену, а не за клевету означало признать существование плана. Однако доказательства, предоставленные Крайзером, были неоспоримы, и в действительности речь шла о том, чтобы запугать потенциальных авторов слишком критических статей. А также заодно и расквитаться с Карлом фон Осецким, который не раз обвинял правосудие в том, что оно помогало армии восстанавливать силу и власть, утраченные после войны. У Осецкого было множество врагов среди судей, «слепых на правый глаз».

Приговор привел к волне протестов и петиций о помиловании, обращенных к президенту Республики, Паулю Фон Гинденбургу. Альберт Эйнштейн из Соединенных Штатов, где он жил уже полгода, написал открытое письмо, в котором заявлял, что «приговор бесчестит немецкое правосудие в глазах немцев и представляет собой еще одну причину не доверять политике страны». Кроме того, свое несогласие выразили Томас Манн, Стефан Цвейг, Ромен Роллан и множество деятелей культуры и науки. Однако все старания оказались напрасны: 10 мая 1932 года Карл фон Осецкий был помещен в тюрьму. Существует фотография, изображающая его в этот день, со шляпой в руке и в окружении других авторов журнала: Альфреда Польгара, Эриха Мюзама, Эрнста Толлера, Лиона Фейхтвангера, Герберта Иеринга, Арнольда Цвейга… Не хватало лишь Курта Тухольского. Находясь в Швеции, он прислал Осецкому письмо, чтобы подбодрить и попросить только об одном: «Чтобы он вышел из тюрьмы „не перевоспитанным“». Эти слова отсылали к фразе, которую написал Осецкий в 1927 году, после того как впервые был осужден на месяц за оскорбление армии (который он успешно отсидел):

Нас могут осудить сегодня, завтра, послезавтра. Мы примем это, но будем гордиться тем, что не позволим себя «перевоспитать»; напротив, мы станем более энергичными, более целеустремленными, более резкими, более стойкими. На то мы и журналисты.

Не хватало и Вальтера Крайзера, второго осужденного; он скрылся за границей. Осецкий даже не рассматривал возможность отъезда: он очень ясно описал свои мотивы:

Я сажусь в тюрьму не из соображений лояльности, а потому, что в заключении мне более некомфортно. Я не падаю ниц перед красным бархатом, окутывающим величие суда, но, как арестант прусского исправительного учреждения, становлюсь вещественным доказательством приговора политически тенденциозного и юридически крайне произвольного.

Фотография сделана в роще около тюрьмы «Тегель», той же самой, из которой за три года до этого Альфред Дёблин выпустил Франца Биберкопфа, антигероя своего романа «Берлин, Александерплац». Солнечный полдень. В глубине фотографии виден любопытствующий, который, облокотясь на свой велосипед, созерцает эту сцену: группу людей, торжественно собравшуюся на маленькой полянке. Случайный прохожий стал свидетелем тайной встречи, поскольку, согласно особому приказу, принятому в спешке, чтобы избежать вызывавших опасения первомайских демонстраций, с апреля того года были запрещены «стихийные собрания на свежем воздухе». Однако организаторам удалось добиться разрешения на полуторачасовую встречу и чтобы полиция не высылала патруль.