[
Государь!
<Не могу больше сдерживать> Учинил бы я насилие над всеми моими чувствами, когда бы стал дольше сдерживать ревностное мое служение Вашим интересам, Вашей славе, Вашей дражайшей особе. <Учиняю над собой насилие вот уже несколько лет.> Сто раз хотел взяться за перо, но столько же раз останавливался, боясь либо подать голос слишком рано, либо осмелиться с Вами о столь великих интересах говорить, не пользуясь вполне Вашим доверием. Сегодня с картины Европы сброшены покровы; являет она результаты очевидные <которые должны для Вас быть очевидны>; что же до доверия, любовь моя к Вам так велика, что заставляет забыть об опасности Вас прогневить. Накажите меня, если я неправ. Но благоволите <не ради меня, но ради собственного Вашего интереса> вспомнить, что в 58 лет энтузиазм более грезам не подвержен <и стремится только рассеять тьму, какой политика Ваших так называемых союзников Вас окружает>. Мой взгляд на Европу сложился в ходе уединенных занятий научных, исхожу я из фактов и результатов общеизвестных, не гнушаясь снизойти до тех махинаций, какие были пущены в ход для достижения этих результатов <пагубных для истинных Ваших интересов>.
Благоволите, Государь, прочесть прилагаемую записку до конца, какое бы действие ее начало на Вас ни оказало <и бросьте после этого взгляд на средства, пущенные в ход и Вам известные куда лучше, чем мне. Тогда перестанете Вы верить в справедливость и искренность политики европейской, во фразы, постоянно повторяемые, каждый раз в согласии с повесткой дня. Собственный интерес есть единственный закон, какому все действительно повинуются, а с 1813 года все интересы были соблюдены, за исключением Ваших>.
Рискую Вам не потрафить. Когда бы не любил я Вас так же, как прежде, сидел бы молча в своем кабинете физическом. Что мне до Европы? Никогда в жизни ни единой страницы не опубликовал на темы политические, хотя не составило бы это мне труда. Но буду думать, чувствовать, писать для Вас одного до последнего вздоха. В этом вся жизнь
Вашего Паррота.
P. S.
Говорю я в этой записке о религии. Благоволите, Государь, вспомнить, что в те времена, когда гордились многие атеизмом, я был христианином в душе и публично, что, когда ханжество и лицемерие окружили <после 1814 года> Ваш трон, я к этому обскурантизму не присоединился, а во времена более недавние, когда мистика утратила свое главенство, напечатал рассуждение о Библии (какого имеете Вы экземпляр), доказывая тем самым, насколько мало я склонен следовать общему движению, которое вскоре (по закону крайностей) поставит на повестку дня равнодушие[644]
. <По-прежнему ли остается в должности г-н Магницкий, сей бич истинной религии и народного просвещения Вашей империи?>Дочь Вашего Сиверса вновь в Петербург приехала. Государь! Если не благоволите Вы ей помочь без промедления <могу положа руку на сердце Вас заверить>, имение ее предков неминуемо будет взято в секвестр и продано, а имя достойного ее отца, который всегда об <Ваших интересах> интересе общественном пекся больше, чем о своем собственном, поругано.
Приложение
[
Государь!