Кафка. Жизнь после смерти. Судьба наследия великого писателя

Да, Кафка говорил на иврите. В последние годы жизни Кафки мы разговаривали только на иврите. Человек, который всегда настаивал на том, что не является сионистом, уже в зрелом возрасте и с большим усердием учил наш язык. И, в отличие от пражских сионистов, он свободно говорил на иврите, что приносило ему особое удовлетворение. Думаю, я не преувеличу, если скажу, что он втайне гордился этим… Однажды, когда мы ехали на трамвае и рассуждали об аэропланах, которые в тот момент кружили над Прагой, некоторые чехи, которые ехали вместе с нами… начали расспрашивать нас, на каком это языке мы говорим…

И когда мы сказали им, на каком именно, то они страшно удивились, что на иврите можно говорить даже о самолётах… Как же засветилось тогда от счастья и гордости лицо Кафки!²⁴

В то же время Лангер добавляет, что Кафка «не был сионистом, но сильно завидовал тем, кто выполнял великую заповедь сионизма, то есть просто тем, кто иммигрировал в Eretz Yisrael (Землю Израилеву. – Прим. авт.). Он не был сионистом, но всё, что происходило на нашей земле, сильно его волновало».

В 1918 году Кафка предложил Максу Броду начать переписываться на иврите. Брод тоже изо всех сил пытался овладеть этим языком. «Будучи примерным сионистом, – пишет Брод в своих мемуарах, – я начал изучать иврит и возвращался к нему снова и снова, год за годом, всегда начиная с самого начала. И я всегда увязал в нём, как только добирался до Hifil (форма побудительного залога глагола в иврите). В поэтический сборник 1917 года «Земля Обетованная» Брод включил стихотворение «Урок иврита» (Hebraische Lektion), которое открывается такими строками:

Dreissig Jahre alt bin ich geworden,
Eh ich begann, die Sprache meines Volkes zu lernen
war es mir, als sei ich dreissig Jahre taub gewesen.

Когда мне исполнилось тридцать,
Я обратился к языку народа моего
И понял, что все эти годы был я глух.

Брод замечает, что Кафка изучал язык «с особым рвением». «Глубоко изучив иврит, – вспоминал Брод, – в этой области он оставил меня далеко позади».

К осени 1922 года, несмотря на пошатнувшееся здоровье, Кафка продолжал изучать иврит и дважды в неделю занимался с девятнадцатилетней студенткой из Иерусалима. Пуа Бен-Товим – или «маленькая палестинка», как он её называл, – приехала в Прагу с матерью Хуго Бергмана. Родители Пуа прибыли в Палестину в 1880-х годах с волной иммигрантов из России. В течение десяти лет она помогала своему отцу, выдающемуся гебраисту, вести уроки в первой иерусалимской школе для слепых. После Первой мировой войны она стала одной из первых выпускниц первой гимназии Иерусалима, в которой преподавание велось на иврите. Ещё старшеклассницей она вызвалась помочь Хуго Бергману составить каталог немецких книг для Национальной библиотеки.

«Очень часто у него начинались болезненные приступы кашля, из-за которых мне всегда хотелось прекратить урок, – вспоминала Пуа. – И тогда он смотрел на меня, не в силах сказать ни слова, своими огромными тёмными глазами и умолял повторить хотя бы одно слово, а потом другое, а потом ещё и ещё. Казалось, он считал эти уроки разновидностью чудодейственного лекарства».