Кафка. Жизнь после смерти. Судьба наследия великого писателя

С помощью Пуа Кафка своим округлым детским почерком заполнял словами на иврите и их немецкими эквивалентами целые тетради: фашистское движение, туберкулёз, святость, победа, гений. Он также переписывал на иврите целые фразы, например, «Да покарает вас Б-г!». (По словам Рафаэля Вайзера, бывшего директора отдела рукописей и архивных документов Национальной библиотеки, 18-страничный блокнот, который я видел в Национальной библиотеке, был подарен им семейством Шоке н.)«Нет сомнений, что я его привлекала, – вспоминала Пуа, – но привлекала скорее как идеал, чем как реальная девушка; привлекала как образ далекого Иерусалима. Он постоянно расспрашивал меня об Иерусалиме и хотел уехать со мной, когда я соберусь туда возвращаться». «Когда я впервые его увидела, – говорила Пуа о Кафке, – он уже знал, что умирает, и отчаянно хотел жить. Он постоянно грезил о Палестине, а я только что оттуда приехала, и он видел в этом нечто мистическое… Я скоро поняла, что он эмоционально раздавлен и ведёт себя как утопающий – готов цепляться за любого, кто оказался с ним рядом»²⁵.

Кафка, чей писательский талант родился из невозможности причастности к чему-либо, отстранялся и от любых предложений вступить в какую-то группу.

Но Кафка, чей писательский талант родился из невозможности причастности к чему-либо, отстранялся и от любых предложений вступить в какую-то группу. «Стремление быть причастным к чему-либо и тем самым завоевать уверенность в себе, которая сопутствует любой принадлежности, влекло его к сионизму, – говорит Вивьен Лиска, профессор немецкой литературы и директор Института еврейских исследований Антверпенского университета. – Но страх перед потерей своего „я“ в группе удерживал его от полной принадлежности». Ганс Дитер Циммерман, ведущий немецкий переводчик Кафки, выразил подобную же мысль более чётко: «Он никоим образом не был сионистом… Он – „разнузданный“ индивидуалист. Так он себя однажды назвал».

В 1922 году Брод предложил Кафке подумать о том, чтобы стать редактором Der Jude, ежемесячного журнала сионистов, издававшегося Мартином Бубером на деньги Залмана Шокена. За пять лет до этого, в 1917 году, Кафка опубликовал в этом журнале два рассказа – «Отчёт для академии» и «Шакалы и арабы». В июне 1916 года Брод написал Буберу, что глубокая тоска Кафки по обществу и стремление избежать неприкаянности и одиночества сделали его «самым еврейским» писателем.

Для Бренера и Земля Израиля – это ещё одна диаспора.

Как и следовало ожидать, Кафка отказался от этого предложения, сославшись на слабое здоровье. «Как я могу даже подумать об этом, – ответил Кафка, – с моим безграничным незнанием вещей, с неумением ладить с людьми, с отсутствием твердой еврейской почвы под ногами? Нет, нет»²⁶.

Таким образом, и Земля Обетованная, и те, кто обещал её, остались для Кафки в недосягаемой дали. «Ведь что такое иврит, – писал Кафка в 1923 году Роберту Клопштоку, тоже больному туберкулёзом, – если не весть издалека?»

В последний год жизни Кафка, наконец, съехал с квартиры родителей и сошел с орбиты их влияния. С сентября 1923 по март 1924 года он жил, как писал Брод, «полусельской жизнью» в отдалённом районе Штеглиц на окраине Берлина. Он переехал туда, чтобы остаться с Дорой Диамант, женщиной, которая была младше его на 21 год, и которая нарушила строгие хасидские традиции своей семьи. «То, что Дора была наследницей сокровищ польской еврейской религиозной традиции, – писал Брод, который несколько раз посещал их берлинский дом, – являлось для Франца постоянным источником восхищения». До января 1924 года, когда здоровье Кафки резко ухудшилось, он вместе с Дорой посещал подготовительные занятия по изучению Талмуда в Академии иудаизма на Артиллеристштрассе (теперь здесь находится Дом-музей Лео Бека). Кафка назвал Академию «оазисом мира в диком Берлине и в диких краях собственного „я“».

Дора также помогла Кафке прочитать в оригинале, на иврите, три начальные главы последнего и самого мрачного романа Иосефа Хаима Бренера «Бездолье и провал» (Shekhol ve-Kishalon) – они читали по странице в день²⁷. Примечательно, что для чтения был выбран роман, который называли «самым жестоким самобичеванием в еврейской литературе». В нём Бренер, этот трагический рационалист ивритской литературы, подчеркивал, что «изгнание, галут, – оно повсюду». Для Бренера и Земля Израиля – это ещё одна диаспора. «Как роман книга мне не очень понравилась», – сообщал Кафка Броду.