Каирские хроники хозяйки книжного магазина

В издании Матбаат Булак с самого начала вера и секс непосредственно соседствуют – вот уже потенциальная причина для недовольства консерваторов. Первый стих обращен к Аллаху – примерно так же, как в западной поэзии стихотворение часто начинается с обращения к Господу. И получается, что имя Аллаха соседствует с внушительной подборкой текстов о сексуальности, эросе и супружеской неверности. Эти истории отвергают различия между расами, классами и внешнее приличие. Однако многие заложенные в них идеи вполне традиционны, например стереотипное представление о женской сексуальности как угрозе. Через весь текст проходит общая идея: женское желание надо контролировать, обуздывать и использовать как инструмент для удовлетворения мужчины. Набожные мужчины, добродетельные женщины, отважные воины, девственницы, демоны и проститутки – все получают в итоге то, что заслуживают. Чтобы обойти цензуру, с которой сталкивались более раскрепощенные старые тексты, издатели некоторых современных версий прибегали к неловким эвфемизмам. В этих изданиях сюжеты о сексе очищены от всего плотского. Физические контакты поданы как нечто безликое и безличное. После совокупления любовники продолжают заниматься своими делами так, как будто только что обменялись вежливыми приветствиями, а не биологическими жидкостями. Ничего реального: только метафоры, аллегории, фантазии. Но у консервативных критиков вызывали отторжение даже эти стерильные издания. Они были виновны априори, и разбираться в деталях никто даже не думал.

После хага Мустафы я пошла к хагу Мадбули, бывшему продавцу газет, который потом стал книготорговцем, а затем и книгоиздателем. Этот блестящий предприниматель был мастером выстраивать отношения с государственной цензурой. Он работал в этой сфере с незапамятных времен. Мама помнит, что в 1960-х годах каждое лето видела его на пляжах александрийской Монтазы. Он ходил там одетый в белую галабею и бежевую верхнюю рубаху со связкой книг, перевязанной кожаным шнуром, и кричал: «Livres nouveaux![43]» Позже он ушел из деревянного газетного киоска отца и вместе с братом открыл собственный магазин на площади Талаата Харба. Хотя читать он сам не умел, но был одним из самых практичных людей в этом бизнесе. В конце 1970-х годов он взялся издавать книги сам, набрав себе в помощники студентов, изучавших иностранные языки. Они переводили для него тексты, которые он публиковал и продавал за бесценок, и получали в обмен кредит в его магазине. Через него я имела доступ к запрещенной литературе, когда в 1990-х годах училась в колледже. Между занятиями я выбегала за территорию колледжа, пересекала площадь Талаата Харба и доходила по улице Талаата Харба до его магазина. Все знали, что, если не можешь найти книгу, нужно идти к хагу Мадбули – у него она точно есть. Я покупала у него работы египетских феминисток, таких как Наваль ас-Садави, и большинство других запрещенных книг того времени. Ходили слухи, что даже во время знаменитого судебного процесса 1985 года хаг Мадбули по-прежнему продавал у себя «Альф лейла ва-лейла». Позже он стал поставлять в Diwan изданные им книги, так что остроумные комментарии и большие заказы Амира были для него обычным делом. Но вот увидеть в своем магазине меня, да еще и всего с одним запросом, было для него неожиданностью. Тем не менее просьбу мою он выполнил. Я вышла из его магазина с трофеем в черном пакете – не изуродованной цензурой арабской версией «Тысячи и одной ночи», которую я прятала от посторонних глаз, как девушки, выходя из аптеки, прячут прокладки.

Эта версия давала еще один повод для разногласий по поводу «Тысячи и одной ночи»: в ней фусха, классический арабский язык, был смешан с аммийей, разговорным языком. «Настоящая» классика должна быть написана только на фусхе – языке Корана. А здесь сюжеты о сексе, написанные простым, народным языком, перемежались с дидактическими высказываниями на фусхе. И хотя использование этих двух языков четко разграничено («высокий» – для благородных действий, «низкий» – для всего мирского и плотского), их тесное соседство в книге было далеко не всем по вкусу.

Другие читатели, в особенности читатели молодого возраста, знали эти истории по их более коммерциализированным адаптациям – таким как диснеевская версия «Аладдина». «Альф лейла ва-лейла» в своих современных повторениях развивалась двумя параллельными путями: это были детские книги и книги для взрослых, совершенно не предназначенные для детей. И эта поляризация только усугубляла предвзятое отношение к ней. По мнению одних, это книга для детей, по мнению других, книга не для широкой публики. Я же считаю, что эту книгу постигла страшно несправедливая судьба, которая ускоряет процесс ее забвения.