Кайзеры

У Вильгельма I модель Германии всегда была боруссо-центрической, в которой все затмевал блеск государства Фридриха. В наследии Фридриха II принц видел не часть Германского союза, а великую европейскую державу. Так же продолжал думать регент и король государства, доминировавшего в Союзе, нуждавшемся в реформах, а затем и император, который был убежден в том, что основой империи является ее протестантская часть к востоку от Эльбы, и эта часть должна быть защищена от южногерманских и западноевропейских влияний, подрывавших основы правления. Он навсегда сохранил верность этой аксиоме времен Фридриха. Однако Вильгельм был осторожным прагматиком, умел приспосабливаться к обстоятельствам и под влиянием своего более широко и современно мыслившего окружения усвоил несколько иную концепцию Союза и империи, хотя лишь в тех рамках, которые, как он считал, не противоречили его чувству долга. Ниже мы попытаемся ответить на вопрос, в какой мере его германская политика соответствовала концепции построения легитимного национального государства в целях сохранения и расширения прусского ядра власти.

После освободительной войны юному принцу вовсе не было присуще понимание Германии как общей родины. Употребляя слова «нация» и «народ», он всегда имел в виду Пруссию, как можно судить но письму Нацмеру от 31 марта 1824 года (Berner, I, 67). Его взгляды начали меняться лишь под впечатлением революционной волны 1830 года («Мне хочется плакать над нынешним положением Германии», — писал он сестре Луизе 1 февраля 1832 года, Вerner, 41). Подобные взгляды Вильгельма становятся еще более определенными после Рейнского кризиса 1840 года. Теперь он видит в национальном движении управляемую легитимирующую силу: «Истинно национальные настроения… это большая случайная удача сегодня, и она может оставаться таковой всегда, если этими настроениями правильно управлять, подпитывать их и вовремя сдерживать» (из письма сестре Шарлотте от 15 января 1941 года, там же, 61). Однако до 1848 года практическую внутригерманскую политику он представлял себе лишь как «всеобщее объединение Германии в таможенном союзе» (речь в объединенном ландтаге 17 мая 1847 года, Bоrner, I, 161). Германскому союзу в этой концепции места не было, а что касается Габсбургов, то они в представлении принца были лишь антипрусской силой, которой северогерманский партнер подчинился в 1815 году лишь по пеленой случайности. Еще находясь в Англии, принц с гордостью писал о роли своей страны, которая, но его мнению, являлась «носителем старого прусского духа и духа старой армии», за что и подвергалась «преследованиям». «Я всегда знал лишь самостоятельную Пруссию и всегда мечтал лишь о такой Пруссии, великой державе в системе европейских государств» (письмо Леопольду фон Герлаху от 16 мая 1848 года, там же, I, 182).

В дни своего короткого пребывания в Лондоне изгнаннику пришлось расстаться с этой мечтой. С этого времени прусско-германское взаимодействие стало для него тем механизмом, который позволит сохранить Пруссию и принесет ей статус великой державы. Такая концепция наследника престола не противоречила формуле, которую революция выжала из Фридриха Вильгельма IV против его желания — Пруссия должна раствориться в Германии. На берегах Темзы Вильгельм даже был готов принять концепцию конституции империи, предложенную Дальманом («проект семнадцати»), который он назвал «великим явлением нашего времени», поскольку в этом документе провозглашались принципы, «способные привести Германию к подлинному единству» (Заключение по проекту, 4 мая 1848 года, там же, I, 178f). Все еще приверженный старопрусским взглядам принц под влиянием «разъяснительной работы» посла Бунзена согласился с идеей наследственной имперской монархии при условии внесения поправок в проект Дальмапа: огромное, на первый взгляд, расширение полномочий императора (право абсолютного вето, назначение имперского генералитета), гарантии дальнейшего существования отдельных государств и изменение дальмановской модели верхней палаты в пользу расширения нрав князей. Даже на предложенный Франкфуртским парламентом план избрания императора наследник и его супруга, несмотря на критику в отдельных пунктах, отреагировали вполне благожелательно (во время визита делегации Франкфуртского парламента в Германию 2 апреля 1849 года).