Кайзеры

Историческое значение этих документов состоит не в оригинальности отраженных в них идей — существует немало подобных «зерцал княжеских добродетелей», причем многие из них выполнены в куда более изящной литературной форме (достаточно вспомнить Эразма Роттердамского) и наполнены более значимым философским содержанием (вспомним хотя бы Липсиуса). Интересующие пас документы но сути своей являются своеобразными «техническими инструкциями», и значение их состоит в их фактическом содержании.

Определяющими элементами этой идеальной модели габсбургского князя являются три момента, причем первый из них вытекает из фигуры умолчания (е silencio): в обоих документах отсутствует упоминание о таких фундаментальных понятиях политики того времени, как «государственный интерес», «император» или «император и империя». Отсутствие этих понятий носит тотальный характер — они не только не упоминаются напрямую, отсутствуют даже косвенные намеки на вещи или явления, которые могут быть поставлены в какое-либо соответствие с этими понятиями. Здесь их попросту нет.

Весь комплекс вопросов, связанных с ratio status (государственным интересом), выводится, таким образом, за скобки, и оба «зерцала княжеских добродетелей» остаются в пределах традиционной морали для нормальных жизненных ситуаций. «Нештатные» ситуации, в которых такие правила могут оказаться неприменимыми, здесь не рассматриваются. Если верить этим документам, то между повседневной и политической моралью не существует противоречий, которые следовало бы примирять, апеллируя к raggione di stato (государственному интересу). Это не означает, что авторы документов вообще отрицают существование различий между государственно-политическим и индивидуально-личностным, наоборот, Лихтенштейн подчеркивает, что князь как частное лицо не вправе претендовать на какую-то особую мораль. Князь обязан избегать всех «пороков; будь то невоздержанность [или] распущенность», в том числе и но причине своего особого общественного положения, ибо пороки вредят «личной репутации правителя». Но, но мнению Лихтенштейна, существуют и иные, собственно «политические» пороки — vitia «in regimme». К таким порокам «proprie in regnantis officium peccirn» (которые могут проявиться только у правящего государя) Лихтенштейн относит «iniustitia (несправедливость), nimia indulgcntia (всепрощенчество) и tyrannis (тирания)». Нравственность, таким образом, является совершенно обязательной для князя и как для частного лица, и как для правителя. Следовательно, сама постановка вопроса о каком-то особом государственном интересе является ошибочной. Здесь умолчание эквивалентно отрицанию. Но как же оценить тот факт, что в этих текстах отсутствует программа собственно для императора и проблема взаимоотношений между императором и империей не упомянута ни одним словом, несмотря на то, что эти вопросы и в 1632, и в 1648 году имели первостепенную политическую важность? Было бы анахронизмом предположить, что австрийские государственные деятели уже тогда полностью игнорировали империю и императорские функции своего монарха. Скорее всего, эти документы имеют иное целевое назначение — их темой является не конкретная политика, а общие проблемы, обязанности и воспитание монарха. Если подходить к ним именно с этой точки зрения, то вывод за скобки имперской политики становится вполне объяснимым. В этих документах точно так же не упоминается Венгрия, хотя положение венгерского короля было столь же спорным, как и положение императора. Но вряд ли кто-либо заподозрит венский двор в отсутствии интереса к венгерским делам.