Я не смогла бы выразить это словами, только смайликами: красная роза, смайлик с глазами-сердечками, красное сердечко, голубое сердечко, розовое сердечко, сердечко с бантиком, пульсирующее сердечко, искрящееся сердечко, салют. И еще: солнце, луна, звезды.
Он протянул руку назад, к вазе с розами, и вытащил – слава богу! – красную.
Я приложила его свободную ладонь к своему животу, запечатлевая тепло его кожи. Это было так приятно – человеческий контакт, так хорошо, что мне уже не казалось дешевой сделкой отдать свой телефон, свою семью, свою работу и свое время за встречу с этим красивым мужчиной.
– Ты сводишь этих бабочек с ума, – произнесла я, и перед моим мысленным взором запорхали целые строчки смайликов-бабочек.
Он в ответ такой:
– Я знаю, что ты имеешь в виду. – Сунул розу мне за ухо, потом приложил мою ладонь к своему животу. Его пресс был точно как стальная пластина. Я чувствовала, как он дышит. Я чувствовала, что он чувствует, как я дышу. И я спросила:
– Ты веришь в любовь с первого взгляда?
Он прошептал:
– Не нужно в самом начале портить финал.
Вокруг было очень тихо, так тихо, что мне казалось, что вокруг типа как никого нет, и это было странно, это заставило меня осознать, как много на самом деле народу вокруг, и они смотрят на нас, как тот оператор, стоящий среди кустов, плюс огромная камера, нацеленная на наши лица, плюс все те девушки в особняке, чьи лица приклеились к окнам… Хана слушала нас издалека, стоя возле фургона, полного девушек с завязанными глазами, которым предстояло пройти по этой дорожке после меня, но я думала, что вряд ли они почувствуют бабочек в животе или, по крайней мере, почувствуют их не так, как я.
На секунду я подумала, как мило мы смотримся, смеясь и прижимая руки к животам друг друга, и как это круто будет смотреться по телику. Я чувствовала так, как будто зрители уже на моей стороне, болеют за меня, смотрят, как моя любовная история разворачивается с самого начала…
Голова Бернис клонится все ниже и ниже, пока она вдруг не вскидывает ее. Озирается по сторонам точно в испуге.
– Я не сплю, – говорит она.
– Как ты относишься к тому, что Бернис уснула посреди твоего рассказа? – спрашивает Уилл.
– И это я затеваю ссоры? – бормочет Руби.
– Извини, – говорит Бернис. – У меня сейчас сложная жизненная ситуация.
– Честно говоря, – отвечает Эшли, потом смотрит на Уилла и с улыбкой поправляет себя: – Говоря
В первое утро была побудка. Типа как буквально. Голос сверху заорал:
– ПОРА ВСТАВАТЬ!
Это наш коуч, Энтони, кричал через динамики.
В голове у меня стучало. Рулонные шторы на окнах брякнули и поднялись, в комнату хлынул утренний свет. Вряд ли мы проспали дольше нескольких часов.
Комната была совсем не похожа на комнату в особняке – не то чтобы я часто бывала в особняках. Она была заставлена дешевыми металлическими двухъярусными кроватями, как в летнем лагере или в сиротском приюте. Со всех коек свешивались конечности, болтались ступни, обутые в туфли на высоких каблуках; за одну лодыжку зацепилась лямка шелкового красного платья, и теперь платье колыхалось, словно странное красное привидение, парящее в воздухе. Чемоданы извергали платья по всему деревянному полу, к дверям тянулся след из гигиенических принадлежностей.
Посреди всего этого беспорядка в панике ползала Эшли И; золотой крестик, висящий у нее на шее, покачивался у самого пола, пока она рылась в вещах. Она все еще была в атласном синем платье; тушь размазалась вокруг ее глаз, словно пятна на морде енота.
– Какой цвет я получила? – повторяла она. Даже с размазанным макияжем Эшли И напоминала пупса Кьюпи[21]
: невинная, полная энтузиазма и совершенно невыносимая. Она была худая, с розовыми щеками, с носом-кнопкой и ротиком совершенно правильного размера, в форме сердечка. Она была девственницей из-за своего христианства или типа того, и, если хотите знать мое мнение, это по меньшей мере так же плохо, как быть шлюхой.Звонил ли мой телефон? Был ли это звонок от Брэндона? Я стала нашаривать телефон: вокруг подушки, под подушкой, между матрасом и рамой кровати. Но, ясное дело, у меня больше не было телефона. Вместо этого я нашла свою розу. Она была практически обезглавлена и лишилась почти всех лепестков. «Смайлик – разбитое-сердце, – подумала я. – Смайлик-роза». У меня было слишком сильное похмелье, чтобы думать словами. Я чувствовала себя канализационной трубой или чем-то типа того. Как смайлик-какашка, но даже без этих милых глазок, то есть просто как дерьмо. Почему-то кончики пальцев у меня были ярко-розовыми.
С кровати напротив моей свесилась чья-то голова – Пейтон. Ее каштановые волосы были стянуты на макушке в маленький узел, который яростно подпрыгивал, словно злясь из-за нее. Она спросила:
– Динамики? Какого хрена? Это что, Северная Корея? «Тысяча девятьсот восемьдесят четыре»? Долбаный Стэнфордский тюремный эксперимент[22]
?