Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

И рука помощи мне неожиданно была протянута.

С Антониной Васильевной я познакомился у своих знакомых более или менее случайно. Мы стали иногда проводить время вместе. Когда человеку основательно за пятьдесят, романы разворачиваются совсем по иному сценарию, чем в юности. Да и чувства, наверное, звучат по иному, чем в молодости.

Но все же…

Была бы музыка Есенина
И море света из окна,
Была бы даль моя осенняя
Всегда тобой озарена…

Встреча с гуманитарной «интеллигенцией»

Ранней весной, вернее, на той границе зимы и весны, которую Пришвин называл весной света, я решил поехать отдохнуть. У меня уже давно не было отпуска. Прошедший год был удивительно тяжелым, я чувствовал себя очень усталым и, может, первый раз в жизни осознал, что мне пошел шестой десяток и я совсем уже не молод. Вот я и решил поехать в какой-нибудь санаторий или дом отдыха под Москву, походить на лыжах. Теперь, при нынешнем нищенстве, подобный замысел кажется фантастикой, но тогда такое времяпрепровождение было вполне доступным и даже стандартным для людей интеллектуального труда.

На каком-то заседании в Академии наук я встретил Ф. М. Бурлацкого. Он был в то время заместителем директора Института социологии Академии наук. Тогда меня уже начинали интересовать гуманитарные проблемы, и я иногда бывал в Институте социологии. Бурлацкий спросил о моих планах, и я с ним поделился своими намерениями. Федор Михайлович сказал, что завтра он уезжает в Дом творчества под Рузой: «Приезжайте, будет с кем поболтать». Растолковал, где и как купить путевку. Сказал и о том, что комнаты там отдельные, но удобства общие в коридоре. Зато все остальное прекрасно. Особенно окрестности.

Я послушался его совета, купил путевку, сел за руль своего «жигуленка» и через два часа оказался в живописнейшем уголке Подмосковья – «дальнего» Подмосковья, если пользоваться нашим новым и нелепым языком.

Был ранний март, когда дни уже длинные, когда много солнца, но снег еще ослепительно белый и все кругом сверкает. Не зря это время Пришвин называл весной света. Это даже какое-то буйство света. А кругом были березовые леса, где особенно светло. Я наслаждался погодой, лыжами и окрестностями. Я чувствовал, что такое сочетание света, солнца, березового леса, ослепительного снега и движения по утреннему морозцу и есть то лекарство, которое мне необходимо.

Первые дни я только этим и занимался и спал, спал без конца – постепенно приходил в норму. Потом я начал присматриваться к окружающей публике. Она была очень своеобразна, совершенно нова для меня и малопонятна. Впервые я увидел «творческую интеллигенцию» на отдыхе! Врачом этого санатория оказалась жена моего знакомого подполковника Самойловича, научного сотрудника военного исследовательского института в Калинине. Через несколько лет Самойлович, получив звание полковника, ушел в отставку, и они уехали навсегда в Канаду, кажется, к родственникам жены. Это была дама с претензиями на литературную и музыкальную образованность. И вообще с претензиями. И, кажется, не без оснований: она владела тайной все лечить аспирином и снотворным.

На квартире у мадам Самойлович ежевечерне собиралась компания «интеллектуалов», как говорила хозяйка дома, которая тщательно отбирала гостей: Бурлацкий не приглашался, а я почему-то такой чести удостоился. В тот сезон гвоздем «интеллектуального общества» был знаменитый Галич. Это был действительно очень интересный человек – он писал хорошие стихи, пел их под гитару, говорил умные и злые вещи, но в целом произвел на меня крайне неприятное впечатление. И не только злой оболочкой, в которую умел облекать свои, в сущности, правильные мысли. Я очень чувствителен к интонациям.

Россия – это моя надежда и моя вечная боль. Если в собеседнике я чувствую ту же боль, я могу говорить с ним обо всем. Но достаточно мне почувствовать высокомерие, хотя бы в ничтожной доле, к «этой стране» и «этому народу», как такой человек становится для меня сразу же абсолютно неприемлемым. Вот таким человеком я ощутил Галича. Несмотря на все его таланты. Несмотря на то, что слушать его всегда было интересно. Больше я его никогда не встречал. Он остался для меня глубоко чужим.

В 1990 году мы с женой были в Париже. Посетили и русское кладбище в окрестностях Парижа. Там почти рядом со скромной могилой великого Бунина увидели богатейшее захоронение Галича с православным крестом, к моему удивлению.

Компания мадам Самойлович мне не понравилась – она была не по мне. Я вообще не очень любил диссидентский дух. Я всегда был открыт к любому обсуждению наших бед, бед нашей страны. И я не представляю себе, что граждане нашей страны могут говорить отстраненно и чуть ли не злорадно о наших общих несчастьях. И мне всегда казалось ложью, когда они причисляли Сахарова и Солженицына к своей компании. Ибо и для того, и для другого судьба России была кровоточащей раной.