Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Так, например, если Универсум – единое целое, то он и развивается, эволюционирует как единое целое, и все то, что доступно нашему наблюдению, и в том числе мы сами, лишь составная часть Универсума. Но это означает, в частности, что на определенной стадии развития Универсума у него появляются составные элементы, способные познавать сам Универсум в пределах, зависящих от степени совершенства того инструмента самопознания Универсума, которые сегодня определила эво люция. Таким инструментом самопознания, может быть, даже совсем и не уникальным, а одним из многих, является человек. И невольно возникает вопрос: как далеко простирается его способность познавать, способность, которая родилась в процессе эволюции Универсума как его свойство и которая продолжает эволюционировать? Размышления над этими вопросами приводят к глубочайшим проблемам философии. И не только философии, но и практики. В самом деле, если человек оказывается способным познавать особенности мирового эволюционного процесса, то он способен и влиять на него, а значит, и расширять пределы познания.

И все же такое познание может быть ограничено какими-то вполне определенными особенностями эволюции, присущими тому конкретному «инструменту познания», который мы называем человеком. Вот некая аналогия, делающая мою мысль более ясной.

У некоторых видов осьминогов мозг по своей сложности сопоставим с мозгом человека. Значит, этот вид живых существ тоже «инструмент самопознания Универсума», рожденный иным процессом самоорганизации вещества. Но этот иной процесс эволюции дал им свойство каннибализма, и поэтому осьминоги сразу погибают, как только оставляют потомство. Иначе такой живой вид не мог бы и возникнуть. Благодаря подобной биологической особенности головоногие не способны создать коллективной памяти – каждому поколению все приходится начинать сначала. Может быть, и у человечества существует некий порог, перешагнуть через который ему природой не дано? Может быть, это – та агрессивность, которая унаследована от наших предков, живших еще в предледниковые эпохи, когда без агрессивности и выжить-то было нельзя?

Но процесс биологического совершенствования человека закончился именно тогда, в эпоху саблезубых тигров, пещерных медведей и невероятной борьбы за существование. В этом, может быть, и состоит истинная трагедия человека: процесс морфологической эволюции остановился слишком рано!

Представление об Универсуме как о единой системе заставляет нас по-иному смотреть и на многие другие вещи. Мы привыкли говорить о том или ином объекте исследования. Но для этого нам еще надо уметь его выделить из нашей системы, каким-то образом оборвать те связи, которыми он соединен с остальным миром. Многочисленные воздействия, которые оказывает на наш объект остальная система, мы должны отнести к внешним воздействиям. Но ведь при этом мы неизбежно игнорируем обратное влияние изучаемого объекта на всю систему, на остальные ее элементы, а значит, пренебрегаем изменением «внешних воздействий» на исследуемый объект вследствие его действий на систему. Всегда ли возможно оборвать такие рекурсии?

Можно ли так поступать? И когда можно, а когда принципиально нельзя? То есть когда объект – лишь некое условное понятие? Все это ведь тоже сложные вопросы. Но до поры до времени их просто не замечали, в практике такие проблемы не возникали, а в сознании людей властвовал рационализм. Человек в наших представлениях был всего лишь наблюдателем, способным фиксировать некоторые особенности запущенного однажды грандиозного механизма мироздания. Вопрос о выделении объекта исследования вообще не возникал. Ученые даже не догадывались о его важности. Ведь энтомолог берет свою бабочку, кладет ее под увеличительное стекло и изучает все, что ему интересно. Вот так же и во всем остальном. И исследователь полагал, что по-иному и быть не может, тем более, что повлиять на характер функционирования грандиозного механизма мироздания человеку не под силу. Это считалось аксиомой.

Но оказалось, что все это не совсем так. Практика XX века показала, что невозможно обойтись без анализа подобных проблем. Мы поняли это благодаря квантовой механике.

Я прослушал в университете неплохой курс теоретической физики. Особенно запомнились те части курса, которые читал И. Е. Тамм. Это был курс «по выбору» – он не был обязательным для математиков. Из нашего математического потока, человек тридцати, записались на него, кажется, только Олег Сорокин и я. Впрочем, и физиков было тоже немного. Занятия не походили на обычный лекционный курс, а носили какой-то домашний, скорее семинарский характер. Мы часто отвлекались на отдельные вопросы, возникали полезные, запоминающиеся дискуссии.