Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Можно еще и по-иному попытаться интерпретировать появление случайностей и что-то объяснять. Но для меня, получившего в университетские годы изрядную порцию вероятностного мышления на математическом факультете и ощутившего еще в юности чувство восторга от соприкосновения с самой великой из наук, созданных человеком, – квантовой механикой, казалось более естественным принять факт изначальной стохастичности природы. Случайность я принимаю как констатацию того факта, что она имеет место «на самом деле».

Эту позицию я принял как догму, особенно не рассуждая, еще в те времена, когда занимался теорией рассеивания снарядов в Академии имени Жуковского. Она упрочилась, когда я стал преподавать в Ростовском университете и особенно тогда, когда мне было поручено вести семинар по методологии физики и критиковать Копенгагенскую школу. «Партийное поручение» критиковать буржуазное извращение физики обернулось для меня тем, что я стал ревностным сторонником идей Копенгагенской школы, а Нильса Бора зачислил в число своих основных учителей. Убежденность в правоте позиции этой школы и вера в то, что эту позицию можно обосновать хорошими философскими и физическими аргументами, чуть было не стоили мне тогда партийного билета.

Тайна вопроса «зачем?»

Мне всегда казалось, что самым удивительным и загадочным в нашем мире является существование того, что существует. Я об этом уже говорил и назвал это тайной вопроса «зачем?» Но, приняв эту тайну как неразрешимую загадку, мы уже способны смириться и с тем, что существует и случайность. В самом деле, ведь мы этим просто подтверждаем факт ее существования и то, что законы природы могут носить и статистический характер. И требуют соответствующего языка для своего описания. Однако речь идет все-таки о законах природы, а не о случайном хаосе хаосов.

Но ведь наука и родилась для того, чтобы помочь человеку предвидеть результаты своих действий, и кажется, что ее детерминистичность – это существенно, если из А следует В, а из В следует С, то из А следует С. Если всё – хаос, непредсказуемость, то не может быть и науки. И мне стоило большого труда понять, что между стохастичностью и детерминизмом нет такой уж большой разницы. Пример Фейгенбаума мне дал дополнительные аргументы, показывающие, что так, по-видимому, и обстоит дело. И в то же время, если мы откажемся от существования принципиально непредсказуемого, это будет означать и отказ от всего качественно нового, что может происходить в мире, и так сузит наш горизонт, что и думать о науке уже не захочется. Вот почему, уже чисто эмоционально, я никогда не мог принять классического детерминизма. Жить без неожиданностей, вероятно, очень скучно и неинтересно!

Тем более что и сама наука имеет смысл лишь тогда, когда мы принимаем изучаемое, то есть существующее, существующим. Так я снова прихожу к тому эмпирическому обобщению, которое признает фундаментальным факт существования стохастической природы существующего. И, следовательно, подлежащим изучению.

На меня огромное впечатление произвело открытие антропного принципа. Суть его в следующем. Если бы мировые константы – скорость света, гравитационная постоянная и другие были отличными от современных всего лишь на десятые доли процента, то мир был бы совершенно иным. В нем не могло бы возникнуть стабильных образований, не могла бы возникнуть та форма эволюции, которая привела к рождению звезд, планет, живого вещества, следовательно, и человека. Вселенная бы развивалась, но как-то совершенно по-иному и, что самое важное, – без наблюдателей, без свидетелей. Ученые-физики (в нынешнем мире все беды идут от физиков) сформулировали антропный принцип так: мир таков потому, что мы (то есть люди) есть!

Как показывает антропный принцип, развитие Универсума идет как бы по лезвию. Чем сложнее система, тем больше опасностей разрушения и перестройки ее подстерегает.

Сейчас антропному принципу посвящена обширная литература. Антропный принцип вряд ли имеет, во всяком случае, в настоящее время, какое-либо практическое значение. Но его общепознавательное, философское значение огромно. Для меня же он имел важнейшее значение и ложился в ту схему размышлений и исследований, которыми я занимался последние два десятилетия.

Занимаясь стабильностью сложных систем, я все время сталкивался с одной их особенностью: чем сложнее система, тем она менее устойчива. Но на каком-то этапе ее усложнения происходит снижение ее уровня стабильности, в рамках системы появляются новые механизмы, которые стабилизируют ее развитие. Так, популяция живых существ вроде бы не имеет права быть стабильной. Однако процесс редупликации, то есть самовоспроизведения, неточен из-за случайных мутаций. И вот оказывается, что из-за этого механизма неточности воспроизведения (то есть, казалось бы, порока системы) возникает своеобразная петля обратной связи, благодаря которой популяция сохраняет свои системные свойства и способность сохранять целостность в сложных условиях изменяющейся внешней среды.