Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Также и появление человека, становление коллективного интеллекта человечества мы можем рассматривать в качестве своеобразного механизма, потенциально способного вносить в систему стабилизирующие механизмы. Универсум, Вселенная должна быть совершенно нестабильной системой. Об этом и говорит антропный принцип. Но может быть, это и есть та подстройка параметров системы, которая ведет к постепенному формированию механизма стабилизации?

В процессе эволюции Универсума возникают инструменты его самопознания. Однажды возник мозг головоногих. Но такой инструмент оказался несовершенен – популяции осьминогов не могли создать коллективной памяти, и потому их развитие оказалось завершенным. Другой нам известный инструмент – человек. Развитие его индивидуального мозга прекратилось уже десятки тысяч лет назад, но он смог создать и коллективную память, и коллективный интеллект, который развивается все ускоряющимися темпами. Как далеко пойдет этот процесс? Мы сказать об этом ничего не можем. А может быть, в других частях Универсума этот процесс прошел уже значительно дальше, и разговор о Мировом Разуме не столь уж бессмыслен. Но тогда… совершенно по-иному явит себя и проблема мировой «детерминированной программы, выдающей случайные числа», и некоего «вселенского компьютера»?

Когда над этим начинаешь размышлять, невольно оказываешься во власти тех снов, которые нам навевают Лем или Бредбери.

И все же над всем царит сомнение и два вопроса «как?» и «зачем?», о которых я здесь размышлял. А также моя детская молитва.

Глава X. Эпопея «ядерной зимы» и отставка, которая за ней последовала

Новая метаморфоза: биосфера и общество

Само по себе исследование феномена ядерной зимы было более чем второстепенным событием в той большой работе, которую я задумал и начал на грани шестидесятых и семидесятых годов. Но именно история ядерной зимы, которая сначала меня особенно и не интересовала, получила широкую известность и сделала большую рекламу всему направлению, которое я начал развивать в Вычислительном центре Академии наук СССР. В то же время научные результаты, которые мне представлялись наиболее интересными, так же как и общее понимание смысла проблемы «человек – биосфера» или особенностей самоорганизации материального мира, остались просто незамеченными, а вероятнее всего, и непонятыми. Я думаю, что такая ситуация достаточно типична в науке: далеко не все то, что считается исследователем главным, таковым воспринимается остальными, ведь позиции исследователя и читателя совершенно разные.

Конец шестидесятых и последующие годы были, может быть, самыми напряженными и плодотворными годами моей жизни. К этому времени я уже потерял интерес к преодолению чисто технических трудностей доказательств тех или иных теорем, что характерно для людей более молодого возраста. Я уже внутренне ощутил всю условность «строгой науки» и любого «абсолютного знания». Меня все больше тянуло к содержательному естествознанию и гуманитарным наукам и их объединению. Такое, вероятно, происходит со всеми стареющими учеными, у которых пропадает спортивный азарт, уступая место стремлению к «сути вещей», обретению ясности, к углубленному проникновению во что-то по-настоящему непонятное и лежащее на грани логического и чувственного. Может быть, такое же достижение ясности, ясности для себя самого, было источником размышлений, приводивших однажды к той прозрачности видения мира, которым обладали отцы церкви. Именно эта ясность, обретенная для себя, для своего внутреннего мира, внутреннего равновесия, давала им силы жить, привлекала и привлекает к ним людей, погруженных в суету повседневности. Даже и теперь!

Когда я начал заниматься проблемами эволюции биосферы, взаимоотношением процессов ее развития с развитием общества, мне стало казаться, что я прикасаюсь к святая святых и начинаю догадываться о чем-то таком, что мне ранее было совершенно недоступно. Все это наполняло жизнь новым содержанием, и меня начала тяготить большая административная работа, которая лежала на моих плечах последние четверть века, когда я исполнял обязанности заместителя директора Вычислительного центра Академии наук СССР академика Дородницына, глубокого и талантливого исследователя, однако, человека недоброго, удивительно высокомерного и совершенно мне чуждого по своему мировосприятию. Я стал подумывать об изменении своего общественного статуса. К тому же другие интересы, наполнившие жизнь новым содержанием, значительно отдалили меня от прежней деятельности и тех людей, с которыми я был тогда близок.