Как до Жирафа…

Потом она выпрямилась, сверкнула взглядом, будто лазером – как я на две половинки не развалился?

– До свидания, Андрей Викторович! – и рванула к прихожей.

Я опешил – Андрей Викторович? На «вы»? Совсем, что ли?! Нельзя же всё настолько принимать всерьёз?!

– Катя, да в чём дело?! – возмутился я.

Послышался звук распахивающейся двери. Я бросился к выходу из квартиры. Ни её, ни сумки, ни плаща. Я на площадку. Двери лифта закрылись со звоном. Я хлопнул по ним в раздражении ладонью. Крикнул в щель:

– Катя, да я же пошутил! Что за приходы?!

Из-за вычурного дверного полотна на меня выглянула взлохмаченная соседка:

– Чего вы кричите? У меня дети спят. Фамилия Гринальди – ещё не повод вести себя, как в Сицилии.

– Прекрасный повод, – огрызнулся я.

Тут даже Номашки с южноитальянским характером, даром, что Ростов.

За спиной шорхнуло. Я обернулся. С нашего порога Маруська непонимающе смотрела на меня, переступая с ноги на ногу. Хлопнула ресничками и спросила потерянно:

– А Катя где?

Вот и что ей сказать? Я улыбнулся через силу:

– На работу пошла. У неё там задание срочное. Она вспомнила и убежала.

Маруська надулась и поджала губки. Я подошёл к ней, чтобы взять на руки, а дочка вдруг оттолкнула меня и, выпалив:

– Ты плохой! – убежала к себе.

Здрасьте, приехали. Они и обижаться на меня хором будут? Восстание кудряшек?

Я потоптался немного в прихожей, потом пошёл за дочкой. Она сидела в игрушках и делала вид, что меня нет. Пупсом увлеклась.

– Эй! – тихонько сказал я и сел рядом на пол. – Ты чего? На тебя бурчалка напала?

Маруська переключилась на коника, раскрыла книжку с умным видом, словно читает, закрыла, снова взяла коника. Ноль внимания. Вот характер!

– Э-эй, – пощекотал я её по спинке, – это же я, твой мапа. Я тебя люблю.

Молчит. Отодвинулась. Да что такое?!

Выдохнул громко. И тут Маруська повернулась ко мне и совершенно с Катиным выражением лица строго заявила:

– Я тебя лублю. Но сейчас ты мине совсем не нлавишься! – и занялась куклой.

Вот так. Получи фашист гранату. А что ждать в переходный возраст? Петиции и ноты протеста?

* * *

«Овертайм в ночные часы»?! То есть он считал, что я «на работе»?! Когда целовал меня? Когда касался меня там… когда прижимал к себе и называл Ромашкой? Когда его ладони наполнялись моей грудью?! Выходит, да…

Сначала я безропотно остаюсь на ночь, чтобы сидеть с его ребёнком, потом иду на презентацию, потом являюсь к нему… Вот он и решил… Но он сравнил меня с проституткой! Он…

Я бежала по улице, и слёзы лились из меня сами. Ранние прохожие оборачивались. Мне было всё равно. Платье путалось в ногах. Сердце разрывалось. Я так этого боялась! Я слишком многое позволила ночью себе! Слишком многое позволила ему! Дыхание перехватило.

Я промчалась на красный свет через пустой ещё проспект, но чёрная иномарка завизжала тормозами. Жаль что не сбила. Я ведь знала, знала, что так будет!

Мне в спину засигналили. Я не обратила внимания. Я бежала-бежала-бежала… Пока не уткнулась в парковую ограду. Позади снова засигналили.

Ну что им от меня надо? Не раздавили, так не трогайте уже! Или давите, я готова!

Я толкнула калитку в парк Революции и пошла по дорожке. Но меня догнали тяжёлым шагом и тронули за плечо. Раздался мягкий бас:

– Катюша, кто вас обидел?

Я обернулась. Это был Добрыня с курсов китайского. Хоть убей, не помню, как его зовут. Я порывисто вытерла глаза и щеки тыльной стороной ладоней. И зря, они вновь стали мокрыми.

– Никто… Простите, я должна побыть одна…

Но он пошёл рядом со мной.

– Девушку в таком состоянии я не оставлю.

И только сейчас я заметила, что меня всю трясёт. Я подняла на него глаза, полные слёз:

– Ну зачем я вам?! Зачем?! Бездетная, бестолковая, да ещё и говорят, распутная?! Зачем?! – мой вскрик разнёсся по всему парку. Что-то треснуло о ствол сосны – наверное, белочка орех выронила. Да, я ещё и истеричка! Полный набор достоинств заказывали?

Некрасивое, но доброе лицо богатыря исказилось неприятным изумлением.

– Распутная?! Вы?..

У меня зуб на зуб не попадал, и я произнесла, как вышло:

– П-прост-титутка… Д-да… – Из моих глаз вновь прыснули слёзы.

– Да у кого язык повернулся?! – глухо пробурчал богатырь, как гром на горизонте. Он хотел взять меня на руку, но не стал, просто заглянул в глаза: – Да я чище лица не видел ни у кого!

– Не нужно меня успокаивать! – всхлипнула я и пошла дальше в парк.

– А я и не успокаиваю, – отозвался Добрыня и поплёлся за мной. – Вы дрожите, прохладно же. Может, вам плащ надеть?

Я поняла, что плащ и сумку до сих пор держу в руках. А вокруг, и правда, было зябко. Пахло утром, росой и свежей травой.

Зазвенел телефон. Я достала его и при виде надписи «Царевич» расплакалась по-новому.

– А давайте я ему морду набью? – предложил богатырь. – Ведь это точно какой-то урод сказал. И он вам звонит.

Я увидела пудовые кулаки мужчины и испугалась так, что аж плакать перестала:

– Н-не надо!

Богатырь протянул мне платок.

– Спасибо, – пробормотала я. В моём зарёванном виде был лишь один плюс – я не успела накраситься. Выдохнула и высморкалась. Хотя это, наверное, было лишним. – Ой, простите…

Добрыня улыбнулся.