Как это видел я (СИ)

ОМОН прибудет в считанные минуты, вызов из ФЭС – не рядовое ограбление. Думаю, у меня секунд сорок. Прямо сейчас я должен решить, действовать ли мне по инструкции - поднять тревогу, включить сигнализацию и начать эвакуацию находящихся в здании, - или бежать, сломя голову, в Галкин кабинет и разбираться, что, чёрт возьми, она делает там непонятно с кем в три ночи.

Я теряю секунды. Разрываюсь. Одна половина меня кричит о том, что у полковника могут быть свои дела и секреты, в конце концов, меня тоже можно спросить, зачем я припёрся на службу ночью. Другая половина ревниво шипит, что, может быть, сейчас рядом с ней сидит Селиванов, и они…

Господи, о чём я думаю?! Я же прекрасно понимаю, что что-то случилось, что-то из ряда вон выходящее, и чутьё вопит, что пора бежать, а не то будет поздно. Бежать туда, где слышатся голоса и… И всхлип?..

Этот глухой, негромкий, в сущности, такой простой звук женского всхлипа оглушает меня пудовой дубиной. Лишает дыхания, зрения, мыслей, какой бы то ни было ориентации в пространстве.

Только раз в жизни – один-единственный раз! – я видел, как чуть не плакала Рогозина.

И сейчас это повторялось. Только теперь она не пыталась проглотить слёзы и спрятать мокрые глаза. Теперь она рыдала по-настоящему, всхлипывая, захлёбываясь, так, что я и не помнил, как ворвался в её кабинет.

*

Ненатуральность – это слово описало бы мои впечатления вернее всего.

Холодов – очки набок, на виске кровь, рот приоткрыт – валяется около стола. Трое мужчин в масках со стволами наперевес не спускают взглядов с чего-то, что держит в руках полковник. Сама Рогозина, в заляпанной блузке, трясущимися руками пытается поднести ко рту стакан, на дне которого плескается мутная коричневатая жижа.

Вот тут бы тихонько, пока никто не заметил, уйти подальше, выскочить на крыльцо, встретить ОМОН, поставить на уши начальство… Да только когда я делал что-то так, как велят инструкция и долг? В этом наше основное с Рогозиной различие…

В общем, я рванул внутрь, содрогаясь от её плача. Пусть плачут другие женщины, пусть плачет кто угодно – она плакать не должна. Я убью всякого, кто посмеет…

Додумать я не успеваю – подобно Холодову, оседаю у стола, отметив, правда, что ненатуральность просто зашкаливает: в последнее до отключки мгновение я перехватываю взгляд Рогозиной – абсолютно трезвый, расчётливый и почти спокойный.

И уплывающим сознанием ловлю за хвост запоздалую мысль: а ведь она никогда не позволила бы себе дойти до такого состояния. Всё не то. Всё слишком ненатурально…

========== Тихонов ==========

Только я знал, что всё это значит на самом деле.

Вернее, догадывался.

*

Где-то полгода назад - зимой, кажется… да-да, зимой, холодно было зверски, - я проспал. В кои-то веки заночевал дома и проспал, причём не так, чтобы вскочить, нечёсаным рвануть в метро, бежать до конторы сломя голову и всё-таки влететь в совещательную за секунду до Рогозиной, а совершенно безнадёжно. Когда я продрал глаза, рабочий день давно перевалил за половину. С другой стороны, у нас рабочий день вообще ненормированное понятие. Так что я решил, что лишние четверть часа уже ничего не изменят, и со спокойной совестью отправился на раскопки –полез на антресоли за кашне, купленным лет пять тому назад, правда, ни разу не надёванным.

Кашне было шикарным – полосатое, двойной вязки, тёплое и не колючее. И такое большое, что я в нём буквально утопал, как в подушке. Здорово, блин… В общем, провертелся я с ним, напримерялся, наигрался, даже в зеркало взглянул… А потом у меня ключи за подкладку провалились, пришлось пальто снимать, доставать их… Пока с ними возился, и думать про кашне забыл. Вспомнил, только выбравшись на улицу. Сразу до костей пробрало, и особенно – голое горло. Но возвращаться не хотелось. Плюнул и пошёл мёрзнуть. Подумал: до метро недалеко, а там пара шагов до офиса. Доберусь, не околею.

Не околел. Но простуду подхватил знатную. Или не простуду… Рогозиной лучше знать было – к вечеру именно она укладывала меня на диван в буфете, обмотав пледом, будто личинку. Да ещё горло каким-то платком завязала… Я ей хрипел, чтоб Валя каких-нибудь антибиотиков вколола, а она ни в какую: дескать, ты и так насквозь пропитан кофеином и энергетиками, хватит организм химией травить.

Ох, если б я знал, что ей в голову ударит лечить меня народными средствами, я б лучше дома остался и выговор схлопотал. Или вообще бы ей на глаза в тот день не попадался, обошлось бы как-нибудь. Всегда обходилось.

Ну так вот. До вечера Рогозина ещё молчала – хмыкала только, слушая моё сипение, да чай горячий сама в лабораторию приносила. Зато потом, когда я из-за компа выполз…

Выцепила она меня в коридоре, около одиннадцати – истекая соплями, я плёлся за очередной бадьёй чая. Увела в буфет и в личиночном виде там оставила. А мне, честно говоря, хорошо было – тихо, тепло, никто не трогает, и горло в тепле поменьше саднит. Только блаженствовал я недолго. Рогозина вернулась, и начались муки ада.