Как я изобретал мир

В Оране, куда мы приплыли несколько часов спустя без дальнейших происшествий, нужно было подумать, что делать дальше. После точных расчетов оставшегося кабеля хватило бы до Картагены, если укладывать его с минимальным перерасходом, необходимым для укладки без натяжения на не совсем ровном морском дне. После счастливо пережитых опасностей мой брат стал отважнее и хотел немедленно начать повторную попытку с имеющимся оборудованием. Я же возражал, так как потерял всякое доверие к барабану и кораблю вместе с ним. В конце концов мы пришли к обоюдному решению перемотать кабель и произвести укладку обычным способом, то есть с помощью конической бухты и динамометра.

Когда тяжелая, крадущая время перемотка кабеля подошла к концу и роковой барабан был убран, мы перешли ко второй попытке укладки кабеля. Погода вновь была чудесной, и укладка шла без всяких трудностей. Глубина моря, однако, оказалась больше, чем было указано во французских морских картах, и нам приходилось рискованно сильно нагружать динамометр для снижения потерь кабеля.

Я контролировал расход с помощью моего электрического лага, до сих пор хорошо оправдывавшего себя. Таким образом, все шло прекрасно, пока перед нашими глазами не появился уже отчетливо видный высокий берег Картагены. И тут внезапно лаг перестал работать, как выяснилось впоследствии, его винт запутался в морских водорослях. Но так как последние расчеты показывали, что мы сэкономили кабель и прибудем в Картагену с его остатком, то я отправился к брату и попросил его снизить нагрузку динамометра во избежание разрыва кабеля. Он порадовался моему известию и только хотел показать мне, как прекрасно и равномерно ложится кабель при имеющейся нагрузке, как вдруг на наших глазах провод очень плавно оборвался. Тормозное колесо мгновенно застопорилось, оборванный конец исчез в глубине, а с ним и огромная по нашим тогдашним обстоятельствам сумма денег, поскольку мы производили укладку кабеля под свою ответственность. Но в тот момент мы испытали нечто большее, чем потерю денег, это было наше техническое фиаско. Работа нескольких месяцев, все старания и опасности, коим подверглись не только мы, но и все сопровождающие нас люди, оказались напрасны за одно мгновение, всего лишь из-за нескольких сгнивших пеньковых нитей. А вдобавок неприятное чувство оказаться объектом сочувствия всех находившихся на корабле! Это было суровое наказание за нашу безрассудную смелость.

На момент прибытия через несколько часов после обрыва кабеля в Картагену мы уже больше месяца не имели никаких известий из Европы. В Альмерии мы за время нашего краткого пребывания успели услышать лишь о разразившейся войне с Данией из-за герцогств Шлезвиг и Голштиния. И теперь в гостинице в Картагене мы обнаружили французские и английские газеты, и все великие политические события последнего месяца с родины обрушились на нас.

В газетных статьях о Германии со времен объявления войны и победах над опекаемой Англией Данией наблюдался странный поворот. До сих пор мы привыкли читать в английских и французских газетах массу похвал немецкой экономике, немецкой музыке и немецкому пению, а также сплошь и рядом сочувственные высказывания о добродушных, мечтательных и непрактичных немцах. Сейчас же это были наполненные ненавистью статьи об агрессивных, воинствующих и даже алчущих крови захватчиках-немцах! Должен признаться, что во мне такие статьи вызывали не отвращение, а глубокую радость. Мое самоуважение как немца значительно возрастало при каждом таком выражении. Как долго немцы являлись лишь пассивным материалом для мировой истории. А сейчас в Times было черным по белому написано, что они самостоятельно ворвались в ее ход, вызвав тем самым гнев тех, кто считал только себя вправе вершить ее. В общении с англичанами и французами во время укладки кабеля я много раз имел возможность убедиться в том, насколько низко ставили немцев в сравнении с другими народами. Я пускался с ними в долгие политические дебаты, всегда сводящиеся к тому, что немцам отказывали в праве и способности создать свое независимое, единое национальное государство.

«Ну и чего же все-таки хотят немцы?» – спросил меня после долгой беседы о все усиливающихся национальных настроениях в Германии со времен французско-австрийской войны сопровождавший нас генеральный директор французских телеграфов, известный как бывший товарищ по ссылке императора Наполеона, достопочтимый месье де Вуж.

«Единого германского государства», – был мой ответ.

«И вы полагаете, – возразил он, – что Франция позволит, чтобы на границе с ней возникло превышающее ее по числу жителей централизованное государство?»

«Нет, – ответил я. – Мы убеждены, что нам придется защищать свою независимость от Франции».

«Что за мысли, – сказал он. – Германия будет бороться против нас, да еще и объединенной! Да Бавария, Вюртемберг, вся южная Германия выступят с нами против Пруссии».

«На этот раз нет, – ответил я. – Первый же залп французской пушки сделает Германию единой, поэтому мы не боимся нападения Франции, а храбро ожидаем его».