Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина

Помимо юридических вопросов у нас с Лужковым было еще одно общее дело. Я в середине 1990-х возглавлял правительственную Комиссию по вопросам религиозных объединений, а московский мэр решил-таки восстановить храм Христа Спасителя.

История эта всем известна — про то, как до начала всей этой строительной эпопеи на месте храма, а вернее, в огромном котловане от несостоявшегося сталинского Дворца Советов, работал бассейн под названием «Москва». Его построили в 1960 году, а закрыли, кажется, в 1994-м. Я в нем, кстати, тоже в свое время любил плавать. Классно было, особенно зимой: бассейн ведь под открытым небом, вода теплая, а снаружи минус 15, пар от поверхности валит. Волосы быстро покрывались легким инеем, а ты опять ныряешь в теплую воду… Забавные ощущения. Каждый раз вспоминаю, когда проезжаю мимо этого места.

Так вот, говорить о восстановлении храма начали еще с конца 1980-х. Помнится, зимой 1990-го даже какой-то гранитный знак поставили в углу бассейна. Вроде как первый шаг к будущему строительству. Но строить-то реально начал Юрий Михайлович Лужков.

И в 1995 году мы заложили первый камень в фундамент этого храма. Мы — это Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, Юрий Михайлович Лужков, Виктор Степанович Черномырдин и я. Лужков, помнится, дал мне мастерок, когда я сказал ему, что в стройотряде каменщиком работал. Журналисты, правда, крупным планом только троих, самых главных снимали. А теперь уже нет ни Черномырдина, ни Алексия, ни Лужкова. Остались только я, храм да этот самый камень — в правом углу, если смотреть на реку.

Но не всё в отношениях с московским мэром было так светло, трепетно и нежно. Юрий Михайлович в то время серьезно воевал с Государственно-правовым управлением президента, и с юристами правительства, и с Минфином, добиваясь от них желаемого. Это было огромное конфликтное поле, на которое мне по долгу службы тоже приходилось заходить. А потому я нередко оказывался по другую от Юрия Михайловича сторону баррикад. Но вот что важно: мы с ним всегда находили компромиссное решение, и мне всегда хотелось этот компромисс найти как можно быстрее.

В последние годы его работы на посту мэра мы стали встречаться гораздо чаще, но о делах говорили намного меньше. Лужков обычно приглашал меня в свою комнату отдыха, забирался с ногами в кресло — ему это страшно нравилось, и мы начинали чаевничать… А дальше начиналось самое интересное — общение. Очень любил Юрий Михайлович разговоры разговаривать.

Чего я только не узнал от него! К примеру, как надо строить улей. Он с таким азартом и упоением рассказывал всю эту историю, что я слушал как завороженный. У него в комнате отдыха стоял всамделишный пчелиный домик, и Юрий Михайлович, размахивая руками, показывал, куда тут пчелка залетает, где она будет воду пить, где она будет мед откладывать. Да еще подробно объяснял, почему ее дом должен такой-то стороной к свету стоять, а другой — к северу… Вроде бы оба занятые люди и вопросов важных гора накопилась. Но с таким удовольствием он рассказывал, а я слушал, что ничего, казалось, важнее пчелкиного домика на свете на тот момент не было.

Или однажды он меня с места в карьер ошарашил: «Привет, а ты в курсе, что кукурузу можно и в Мурманской области выращивать?»

Я ему, конечно, тут же напомнил про незабвенного Никиту Сергеевича Хрущёва с его кукурузой от «южных гор до северных морей». А он мне в ответ: «Нет, Михалыч, ты не понимаешь». Ушел в другую комнату, принес какой-то чемодан и достал из него непонятные черные шарики, диаметром примерно в пять сантиметров: «Угадай, что это такое?» А сам на меня пристально так смотрит.

Я взял шарик в руку и говорю: «Ну, комок засохшей земли».

Он обрадовался: «Правильно! Но не просто земли, а с удобрениями, и внутри — зерно кукурузы!»

И тут же пошел мне с азартом объяснять: «Смотри, как все просто и гениально. Дескать, картофельный комбайн выходит в поле под Мурманском и высеивает эти шарики с зернами внутри в землю. Получается, что зерно у нас защищено от мороза, от сырости, от всякой прочей непогоды. И первую стадию вегетационного периода кукурузное зерно, как ребенок в утробе матери, в этом комке земли, перемешанном с навозом и прочими удобрениями, проводит. Когда на севере наступает настоящее лето, солнце восходит высоко, и температура становится приемлемой, это зерно просто выстреливает в рост. И к сентябрю наша кукуруза успевает вырасти, если не до семенного вида, то уж, во всяком случае, шикарная кормовая, богатая, объемная!»

А я вдруг понимаю, что запихнуть зерно кукурузы в навозный шарик, сделать его размером, чтобы он входил в картофельный комбайн, — это ведь Лужков все сам придумал. И не просто придумал, а практически реализовал! Он ведь чужие идеи никогда не озвучивал. Поддерживал часто, но ратовал и переживал только за свои.

Потом он мне еще час, наверное, объяснял, насколько это изобретение поднимет урожайность кукурузы и насколько больше мяса мы в России сможем производить. И самое замечательное было видеть, какое удовольствие от всего этого Юрий Михайлович получал!