Как я отыскал Ливингстона

Джумах, более обиженный человек из всего каравана, но не мною, разумеется, потому что я весьма редко ссорюсь с ним. Он, как старая баба, жалуется на свою судьбу каждый раз, как ему приходится нести на себе хоть один фунт, и вместе с тем, как старая баба, он готов сделать для меня все, что может. Со мною он чувствителен и подобострастен, с незначительными же членами он суров и упрям, но, говоря по правде, я легко мог бы обойтись без Джумаха, потому что он был из тех неисправимых шалопаев, которые ходят больше чем стоят; кроме того, он был человек в высшей степени ворчливый и задорный.

Улименго, дюжий малый лет тридцати, был самый бестолковый и трусливый из всех моих людей. При всей своей признанной трусости он был завзятый хвастун. Но, несмотря на свою любовь к удовольствиям и безделью, он не отлынивал от работы. С сотнею таких людей как он, я мог бы пройти всю Африку, если бы только не пришлось сражаться на пути.

Читатель помнит, что он был тем храбрым воином, который вел мою маленькую армию на войну против Мирамбо, распевая военную песню вангванцев, и когда было решено отступать, то он первый прибежал в крепость Мфуто; он хороший охотник и отличается быстротою ног. Ему я часто был обязан весьма своевременным пополнением моей кладовой.

Фераджи, бывший судомойкою Спика, служил у меня поваром. Повышение это он получил по причине отхода Бундер Салама и полной негодности Абдул-Кадера. Для тарелок он употреблял вместо полотенца первый пучок соломы или зеленые ветви или траву. Если я приказывал подать себе блюдо и указывал ему на грязное и сальное пятно, то Фераджи вытирал его пальцем и считал свою обязанность совершенно исполненной. Если я говорил ему, что ложка не совсем чиста, то Фераджи полагал, что поплевавши на нее и вытерши полой своего грязного и засаленного платья, он удовлетворял самым прихотливым требованиям. В каждом фунте говядины, в каждых трех ложках супу я съедал по крайней мере десять песчинок. На Фераджи гораздо сильнее действовала угроза, что по прибытии в Занзибар я попрошу главного английского доктора вскрыть мой желудок и сосчитать сколько в нем песчинок и за каждую песчинку Фераджи должен будет заплатить доллар. Сознавая, что в моем желудке их должно быть очень много и что заплатить ему придется весьма большую сумму, он по временам впадал в весьма мрачное настроение духа. Впрочем, Фераджи был очень хорошим поваром, весьма проворным, если не искусным. Он мне приготовит чашку чаю и три или четыре горячие лепешки минут через десять после остановки каравана, за что я ему был весьма благодарен, так как после длинных переходов я всегда чувствовал себя голодным. Фераджи стоял на стороне Бараки против Бомбая в Униоро, и когда Спик решил дело в пользу Бомбая, то Фераджи из любви в Бараки ушел от Спика и таким образом лишился своего жалованья.

Моганга, уроженец Мквенквэ (в Мниамвези) был здоровый, верный слуга и прекрасный носильщик с безукоризненным характером. Он-то во всякое время и затягивал на пути дико вычурную песню носильщиков ваниамвези, которая, как бы ни жарко было солнце, как бы не длинен был переход, всегда возбуждала веселость и оживление в караване. Обыкновенно все носильщики подтягивали ему так громко, что пение их было слышно на целой миле в окружности, оглашая окружающий дремучий лес и пугая мелких и крупных животных. При приближении в деревне, которая могла быть враждебна, Мганга запевал свою песню, мы хором подтягивали и узнавали таким образом дружественны или враждебны нам жители. Если они были враждебны или робки, то ворота затворялись, и черные лица, хмурясь, выглядывали из-за стен; если же они были дружественны, то высыпали из ворот навстречу нам, чтобы принять нас или обменяться дружескими приветствиями.

Самым важным членом экспедиции был Селим, молодой арабский мальчик из Иерусалимских христиан. Он был воспитан добрым епископом Гобатом, и если арабские мальчики его школы вышли такими же как Селим, то епископ Гобат заслуживает величайшей похвалы за свое благородное дело. Без Селима я погиб бы в Мфуто; без Селима я не мог бы приобрести дружбы предводителей арабских племен во внутренности Африки; без него я не мог бы даже удобно вести с ними переговоры, потому что хотя я и понимал по-арабски, я не говорил на этом языке. Я взял в себе этого мальчика в январе 1870 г.; с тех пор мы путешествовали вместе по южной России, Кавказу и Персии; он служил мне честно и верно, не страшась даже смерти; он был без страха и упрека; и когда я пишу эти строки, то чувствую, что мои похвалы нисколько не выражают мою признательность к нему за оказанные им услуги.

Я уже рассказывал, как Калулу поступил ко мне на службу и как он получил теперешнее свое имя. Вскоре а заметил, что он весьма способен учиться, потому и произвел его в должность своего камердинера. Даже Селим не мог поспорить с Калулу в проворстве или способности отгадывать мои желания за столом. Его маленькие черные глазки постоянно переходили от блюда к блюду, разрешая различные гастрономические задачи.