Как я отыскал Ливингстона

Я почтительно прошу извинить меня за то, что считаю ложью каждое из этих удостоверений. Я готов согласиться, что он не ангел, но он приближается к нему настолько, насколько это возможно для человеческой природы. Никогда не замечал я в нем ни сплина, ни мизантропии; что же касается болтливости, то доктор Ливингстон представляет скорее противуположное явление, он скорее сосредоточен; людям, утверждающим, что доктор Ливингстон изменился, я могу сказать только, что они никогда не знали его; известно, что доктор отличается спокойным юмором, который проявляется у него всякий раз, когда он находится в кругу своих друзей. Я должен также попросить прощения у джентльмена, уверявшего, что доктор не записывает своих наблюдений; Огромный журнал привезенный мною его дочери, переполнен заметками; там нет ничего, кроме серий страниц, исписанных отчетом о наблюдениях, сделанных им в продолжение его последнего путешествия в Маниюнэму, а в середине тетради страница за страницей мелко исписаны одними цифрами. Кроме того, я получил от него большое письмо к сэру Томасу Мак Лиру, не заключавшее в себе ничего, кроме заметок. В продолжении четырех месяцев, проведенных мною с ним, он каждое утро тщательно записывал свои наблюдения; в большом медном ящике, который он носит с собой, спрятана масса походных заметок, которые, наверно, когда-нибудь увидят свет.

Его карты также показывают большую тщательность и уменье. Что же касается африканской женитьбы, нет никакой нужды говорить, что недостойно джентльмена распространять такие вещи в связи с именем доктора Ливингстона.

Вы можете взять какую угодно сторону характера доктора Ливингстона и разбирать ее самым тщательным образом, и я готов побиться об заклад, что не найдете в ней ни малейшего пятна. Он щекотлив, я это знаю; но таковы все люди высокого ума и благородного сердца. Он не любит, когда сомневаются в его показаниях или критикуют его. Но кто сомневается в нем? Кабинетные географы, конечно, но не сурово трудящиеся путешественники, имена которых записаны сотнями в списках географического общества.

Я не слышал, чтоб Ричард Буртон или Уинуд Рид критиковали его. Видеть, как ваши картины и заметки изменяют по капризу людей, не несущих за это никакой ответственности, конечно, не может быть приятным для человека так много потрудившегося над ними. Ливингстон может ошибаться в некоторых из своих выводов, но географы, сидящие в своем кабинете, не могут исправлять его, пока не получат новых сведений от людей, исследовавших на месте эту же самую область. Францис Гальтон или доктор Бик и тому подобные господа не могут утверждать, что озеро Танганика — миф; четыре путешественника видели и описывали его. Францис Гальтон, или доктор Бик не могут доказывать полковнику Гранту, что не существует реки Виктории Нила.

Какое пространство этой реки видел полковник Грант? — Не более пятидесяти миль. Но он видел ее северное, северо-западное течение и полагает вполне уверенно и честно, что это та же самая река, которую он наблюдал за Гондокоро. Ливингстон точно также думает, что Луалаба ни что иное, как Нил, он прошел Замбези, Луанумо и Луалабу на протяжении семи градусов широты, видел, как она течет к северу, слышал от туземцев, что там есть большое озеро, к северу от того места, где он остановился на своем пути к северу и проследил течение могучей Луалабы — на этих данных он основывает свое мнение. Не прав ли он теперь, сердясь, что кабинетные ученые нарисовали большую цепь гор, простирающуюся на три градуса широты и стали доказывать этой черной, мрачно выглядывающей линией, что он наткнулся на своем пути на каменную стену? Ливингстон со всем своим знанием африканской природы не сумеет отличить горы!!

В Ливингстоне очень много привлекательных черт. Он никогда не перестает быть джентльменом, никогда не доходит до отчаянья. Самое страшное беспокойство, душевное расстройство, долгая разлука с домом и детьми никогда не могли вырвать у него жалобы. Он думает, что „все идет к лучшему“ и вполне верит в милосердие Провидения. Он был предметом самых неприятных сплетен и оскорблений, присылаемых из Занзибара, терпел лишения, которые чуть не довели его до могилы, и теперь опять не отказывается от поручения, возложенного на него его другом сэром Родериком Мурчисоном. Ради своего долга он оставил дом, довольство, удовольствие, всю роскошь и удобства цивилизованной жизни. Он отличается спартанским героизмом, непреклонностью римлянина, твердою решимостью англосаксонца. Он не оставит своего дела, хотя его сердце стремится домой, не отступится от взятых на себя обязательств, пока не напишет Finis под своим трудом.