Как я отыскал Ливингстона

Итак, я занялся поверкою имущества третьего каравана, причем с боязнью и трепетом сравнивал оставшиеся вещи со списком вещей выданных каравану при отправлении из Багамойо. Взвешивание, распаковка и упаковка вещей заняла у меня целый час времени. Наконец, после большого труда, я узнал верный убыток экспедиции, понесенный по милости беспечного и слабоумного Фаркугара. В 73 дня он истратил 240 шукка, данные на покупки провизии, кроме этого он начал издерживать тюки, порученные ему довезти до Унианиембэ. Взяв из них 82 доти, он большую часть употребил на свои прихоти, покупая козлиное мясо, яйца и кур, а остальную издержал на наем пагасисов, потому что из 10 ослов у него 9 пало, а десятый совершенно изнурился.

Сравнив расходы третьего каравана с шестым, мною предводительствуемым и состоявших из 43 человек и 17 ослов, на который истрачено 43 доти или 86 шукка в 30 дней, я не мог никогда простить Фаркугара за бессовестную трату драгоценного для нас сукна. «Посади нищего верхом, он и уедет к чорту» говорит пословица: ее истина доказалась в следующем случае. Для него я дал отличного, выездного занзибарского осла, которого он заездил до смерти, не слезая с него в продолжение целых переходов от одной стоянки до другой; при этом, не умея ездить, он до того ёрзал со стороны на сторону, что спина обратилась в сплошную рану, и несчастное животное издохло в скором времени.

Если бы он всю дорогу до Унианиембэ продолжал вести подобный безумный расход, то много шукка и фунтов бисеру бросилось бы на ветер. Вообще, я был очень доволен и счастлив, нагнав его в Киоро, несмотря на то, что он оказался для меня вредным и даже лишним человеком потому, что ходить он не мог, а повозка при переходе через болото Макаты так испортилась, что не могла выдержать его тучности. В Киоро же на верную смерть оставить его я не решался, но взять на себя обузу и возить такого человека по стране, лишенной повозок, было для меня чрезвычайно затруднительно.

Соединив третий и шестой караваны в один, 11-го мая мы отправились по правому берегу Мукондоквы, через засеянные поля и большую Мукондокскую цепь, значительной высоты; пройдя ее, мы вошли в узкую речную долину.

Пройдя 8 миль от брода Миссонги, мы подошли к другому броду реки Мукондоквы и тут надолго распростились с дорогою Буртона, идущей к проходу Гома по крутым откосам Рубего; наша же дорога шла по правому и левому берегу реки, по стране совершенно противоположной Мукондокской долине и окруженный горными цепями. Плодородную почву, испаряющиеся миазмы, заглушаемые запахом душистых растений, мы променяли на дикую страну алойных и кактусовых растений, и разных других терновых кустов. Вместо одетых деревьями возвышенностей, вместо долин и обработанных полей, всюду встречали мы одни необитаемые пустыни. Вершины холмов не украшались лесистыми венками, повсюду они обнаруживали один камень, выбеленный дождем и солнцем. Когда мы поднялись по значительному скату, темно-серого грунта, то с правой стороны виднелся пик Нгуру, высочайшая из вершин Узагарских гор, а с левой темные воды реки Мукандоквы.

В расстоянии двух миль от последнего брода мы нашли красивый комби расположенный у самой реки, где мы и стали лагерем. Следующее утро, когда караван уже снаряжался в путь, меня уведомили, что «Bane Mdogo» (маленький господин) Шау еще не прибыл с повозкой. Отослав ему в последнюю ночь двух ослов — одного собственно для него, так как он уверял меня в болезни, вследствие которой будто бы не мог идти, и другого — для повозки, я душевно радовался что они скоро догонят нас; однако утром я сильно разочаровался, узнав, что Шау еще не было; и вот, благодаря его неисправности, мы должны были пробыть в безлюдной пустыне несколько лишних часов. Не медля ни минуты, я послал к нему Цаупере, мгванайского воина, с следующей запиской. «По получении этой записки, бросайте как можно скорее повозку и все вьючные седла в ближайший овраг, рытвину или реку, и, не теряя ни минуты, спешите к нам Бога ради, потому что иначе нам придется умереть здесь с голоду!»