Как я стал собой. Воспоминания

В тот день, когда Бетти появилась в моем кабинете, когда я увидел, как она несет свою огромную стадвадцатикилограммовую тушу к моему изящному офисному креслу, я понял, что мне уготовано великое испытание контрпереносом.

Этот рассказ задуман как обучающая притча для психотерапевтов, и я в нем являюсь главным персонажем – в гораздо большей степени, чем пациентка. Это история о тех иррациональных, порой отвратительных чувствах, которые терапевт может испытывать к пациенту и которые могут создавать значительные препятствия для терапии.

У терапевта может развиться как сильное притяжение к пациенту, так и мощные негативные реакции, идущие из бессознательных источников, – вероятно, от встреч с негативными фигурами в прошлом самого терапевта. Я не осознал всех причин своих негативных чувств к страдающим ожирением женщинам, но был уверен, что определенную роль в этом сыграли мои отношения с матерью. И я понимал, что мне придется очень потрудиться, чтобы преодолеть свои непокорные чувства и построить с пациенткой человеческие, позитивные отношения.

Такова была история, которую я намеревался рассказать, и для этого я преувеличил масштабы своего контрпереноса. Таким образом, конфликт между моим негативным контрпереносом в отношении Бетти и моим желанием помочь ей становился центральной драмой.

Эмпатию во мне вызвал, в частности, один инцидент. Бетти договорилась о свидании по объявлению в местной газете (обычная практика в те дни, когда еще не существовало сайтов знакомств) и, чтобы ее узнали наверняка, воткнула в волосы розу. Мужчина так и не объявился. Для Бетти подобные ситуации были не в новинку, и она предположила, что он посмотрел на нее издали и испарился. У меня защемило сердце от сочувствия к ней, я еле сдержал слезы, слушая, как она силилась сохранить невозмутимость, сидя в одиночестве за столиком в людном баре.

Я гордился развязкой, выраженной в заключительных словах рассказа, когда она попросила обнять ее на прощание: «Когда мы обнялись, я с удивлением обнаружил, что мне удалось обхватить ее руками».

Я решил писать этот рассказ, с грубой откровенностью излагая свои постыдные мысли насчет ожирения. Более того, ради силы литературного воздействия я сильно преувеличил свое отвращение и превратил эту историю в противостояние между моей ролью целителя и фоновым потоком мучительных мыслей.

С трепетом я вручил Бетти этот рассказ для прочтения и попросил разрешения напечатать его. Я, разумеется, изменил все персональные детали и спросил, хочет ли она внести еще какие-то изменения. Я рассказал ей, что преувеличил свои чувства, чтобы обучающий материал получился более эффективным. Бетти сказала, что все понимает, и дала мне письменное разрешение на публикацию рассказа.

Реакция на этот рассказ была сильной и громкой. «Толстуха» вызвала бурю негативных откликов от женщин, задетых и негодующих. Но еще больше был поток позитивных писем от молодых терапевтов, которые почувствовали облегчение в своей борьбе с негативными чувствами по отношению к некоторым пациентам. Моя честность, писали они, помогла им легче уживаться с самими собой, когда у них возникали негативные чувства, и дала возможность открыто говорить о таких чувствах супервизору или коллеге.

Когда я пришел к Терри Гросс на радиопередачу «С», она много расспрашивала меня (вспоминая ее вопросы и интонации, я думаю, что более правильно было бы сказать «пытала») по поводу этой истории. Наконец, защищаясь, я воскликнул: «Да разве вы не дочитали рассказ до конца? Разве вы не поняли, что это история о моем пути в терапии с человеком, к которому я испытывал негативное предубеждение, и что к концу этого пути я изменился и стал более зрелым как терапевт? В этом рассказе главный персонаж – я, а не пациентка!» Больше меня в ее программу не приглашали.

Хотя Бетти не смогла сказать мне об этом, я думаю, что рассказ все же причинил ей боль. Я надел на себя шоры. Я был слишком честолюбив, слишком безрассуден, слишком поглощен высвобождением своих писательских импульсов. Я сожалею об этом по сей день. Если бы мне пришлось писать этот рассказ сейчас, я попытался бы превратить ожирение в какую-то совершенно иную болезнь и прикрыть события той терапии более радикальным вымыслом.

Я завершил послесловие к новому изданию «Палача любви» наблюдением, которое показалось бы неожиданным моему молодому Я, – а именно, что с высоты восьмидесяти лет все выглядит лучше, чем ожидалось. Да, я не могу отрицать, что жизнь в старости – это одна чертова утрата за другой. Но несмотря на это, на своем седьмом, восьмом и девятом десятке я обрел гораздо большее спокойствие и счастье, чем мне когда-либо представлялось возможным.