Как я стал собой. Воспоминания

Начиная писать, я ощущал, как шевелятся мои персонажи, словно силятся еще раз прожить свою жизнь. Им требовалось мое полное внимание, но стэнфордские обязанности тоже многого от меня требовали: я учил ординаторов и студентов-медиков, присутствовал на факультетских совещаниях, встречался с пациентами, вел группы. Я понимал: чтобы написать этот роман, мне необходима свобода от всех отвлекающих факторов, так что в 1990 году договорился о четырехмесячном творческом отпуске. Как всегда, Мэрилин выбирала место для одной его половины, а я для другой. Я выбрал одну из самых тихих, самых изолированных групп островов в мире – Сейшелы, а она, как всегда, предпочла Париж.

Мы провели свой первый месяц на Маэ, главном острове Сейшельских островов, а второй – на острове поменьше, Праслине. Оба они были нетронутыми оазисами, окруженными живописными пляжами и почти сверхъестественно тихими: ни газет, ни Интернета, ни телефонов – самое благоприятное в моей жизни место для писательского труда.

Мы работали в первой половине дня: я – над своим романом, а Мэрилин – над «Кровными сестрами», английской расширенной версией ее изначально написанной по-французски книги о женщинах, которые собственными глазами видели Французскую революцию. Во второй половине дня мы осматривали остров, гуляли по пляжам и плавали с масками – и все это время персонажи постепенно оживали в моем сознании. По вечерам мы читали, играли в скрэббл, ужинали в единственном в округе ресторанчике, и я размышлял о развитии сюжета для работы на следующий день.

Я начинал осмотрительно, стараясь строго придерживаться исторических фактов везде, где было возможно. Первым, с чем предстояло определиться, был временной период. Я хотел, чтобы страдающий Ницше познакомился с терапией, и несколько соображений указывали на то, что это могло бы произойти в 1882 году, когда он задумывался о самоубийстве и особенно остро нуждался в помощи.

В его письмах той поры говорится о величайших страданиях на протяжении более чем трехсот дней в году: о мучительных головных болях, слабости, ухудшении зрения и расстройствах пищеварения. Пошатнувшееся здоровье заставило его уйти в 1879 году с преподавательской должности в Базельском университете, и до самой смерти он жил как перекати-поле, перебираясь из одного пансиона в другой, колеся по всей Европе в поисках климата, который смягчил бы его муки.

Переписка Ницше говорит о глубокой депрессии. Вот типичное для 1882 года письмо к одному из его добрых друзей, Францу Овербаху: «…в самой основе – недвижная черная меланхолия… Я больше не вижу никакого смысла жить, хоть бы даже и полгода, все переполнено, болезненно, противно. Я слишком от многого отказываюсь и слишком страдаю… Я больше не сделаю ничего хорошего, так к чему это всё!»

В 1882 году произошло катастрофическое для Ницше событие: окончились крахом его страстные, хотя и исключительно платонические, отношения с Лу Саломе – молодой русской красавицей, рожденной возбуждать страсть в великих мужчинах (ею увлекались и Фрейд, и Райнер Мария Рильке). Ницше и его друг Пауль Рэ были оба влюблены в Лу Саломе, и они втроем строили планы жить вместе в Париже. Но в 1882 году эти планы сорвались из-за того, что между Паулем и Лу возникли сексуальные отношения. Ницше был вне себя от горя и впал в великое отчаяние.

Таким образом, все указывало, что именно 1882 год должен стать временем действия моей книги: это был крайний упадок в жизни Ницше – период, когда он более всего нуждался в помощи. Кроме того, это был очень хорошо задокументированный год для всех моих главных персонажей: Ницше, Брейера, Фрейда (тогда студента-медика) и Лу Саломе.

Я всю свою жизнь читал романы и, можно сказать, ими жил, но совсем не имел опыта в сочинении чего-то подобного. Я ломал голову, как вставить мой вымышленный сюжет в 1882 год, не меняя исторических событий, и смог придумать только одно решение: расположить все действие романа в воображаемом тринадцатом месяце этого года. Возможно, я был чрезмерно осторожен: я отважился перейти в область вымысла, но отказывался рисковать. Я стол одной ногой в реальности и использовал исторических персонажей и события, вместо того чтобы изобретать собственных, – вплоть до заимствования некоторых диалогов Ницше из его писем. У меня было ощущение, будто я учусь ездить на велосипеде с боковыми колесами.

В конце концов я поставил мысленный эксперимент, который послужил краеугольным камнем для всей книги. Я сказал себе: представь, что бы случилось, если бы Фридрих Ницше был помещен в такой момент истории, когда он, с учетом его опубликованных работ, мог изобрести психотерапию, способную исцелить его самого.