Как я тебя потеряла

Пока его нет, я просто хожу по дому. Мне хочется что-то сделать, чем-то себя занять, попытаться не смотреть на одеяльце моего сына, которое лежит в сумке с тех пор, как мне его принесла Кэрол. Представляю Дилана четырехлетним ребенком, он радостно играет, качается на качелях в каком-то неизвестном месте. Я стараюсь не думать о том, что растит его кто-то другой и он называет мамой другую женщину. Вместо этого пытаюсь сосредоточиться на том, чем мы сможем заниматься вместе, когда я его найду. Уверена, что обязательно его найду.

Звонит мой телефон. Кэсси.

– Привет. Как ты себя чувствуешь после прошлой ночи?

Я не говорю ей, что у меня болят глаза, кожа на лице стянута от слез, голова раскалывается от мыслей. Не хочу заставлять ее беспокоиться, поэтому не говорю ей, что чувствую себя как машина, которая едет по шоссе на нейтралке. Вместо этого отвечаю:

– Все в порядке. Мы сегодня встретились с Рейчел.

– Правда? И как прошла встреча с Круэллой [39]?

Я улыбаюсь. Кэсси никогда не стеснялась в выражениях.

– Нормально. Даже неплохо, но безрадостно. С миссис Райли все получилось гораздо хуже.

Я ввожу Кэсси в курс дела и чувствую ее раздражение из-за того, что она находится так далеко и не может помочь.

– Обещаю: я постоянно буду держать тебя в курсе дел, сообщать про каждый наш шаг. Звонить каждый день. Ты будешь чувствовать себя так, словно находишься здесь.

Она фыркает.

– Как я понимаю, помогать бездомным завтра ты не собираешься?

Проклятье, неужели завтра опять суббота? С одной стороны, мне кажется, что с тех пор, как я получила маленький коричневый конверт, прошла целая жизнь, с другой, что это произошло только вчера. Безумная неделя, все смешалось, этакий кадр из голливудского блокбастера.

– Прости, Кэсс, ты можешь придумать для них какое-то оправдание? Ты же все понимаешь, правда? Теперь я должна довести это дело до конца, не вернусь домой, пока не найду Дилана. Как только все это закончится, приглашу тебя на воскресный обед. Обещаю.

– Да, конечно. Только лучше в ресторан, специализирующийся на мясе, – ворчит она. – И обязательно позвони мне завтра. Я могла бы быть рядом с тобой, но у меня такое ощущение, что я вам мешаю.

– Не дури. Вчера вечером ты все сделала восхитительно, но я знаю, что у тебя есть дом, в котором ты хочешь находиться.

Как только мы с ней прощаемся, я хватаю ручку и лист бумаги. У меня всегда хорошо получалось составлять списки, я ими руководствовалась на протяжении жизни – пока у меня была жизнь. Может, они мне и сейчас помогут. Записываю все факты, связанные со смертью моего сына. В документах судебного процесса вижу то, что не позволяло вспомнить мое сознание, – то, что случилось в один из дней в июле 2009 года. Ну, не совсем, потому что ничто не объясняет мне, почему следы ДНК моего сына оказались на расческе через четыре года после его смерти.

Помню, как чувствовала себя сильно уставшей и расстроенной. Почему? Почему я в тот день расстроилась? Что-то там случилось после прихода патронажной сестры… Она сказала нечто такое, что меня потрясло, я почувствовала себя плохой матерью, но не могу вспомнить, что именно, хоть убейте. Я вернулась домой и собралась вздремнуть вместе с сыном. Нет, погодите, вначале я заварила себе чашку чая, пока Дилан лежал на игровом коврике и бил ножкой по птичке, которая свисала с арки. Я его накормила и поменяла подгузник… Вот оно! Патронажная сестра спросила, почему я перешла на кормление из бутылочки. Это было совершенно бесчувственно, учитывая наши проблемы с кормлением грудью. Я не могла успокоиться все то время, когда после кормила его из бутылочки… Затем положила его в кроватку-корзину, поставила рядом с диваном и… ничего. Следующее воспоминание – мое пробуждение в больнице, двое полицейских под дверью моей палаты и толпа журналистов перед входом в больницу.

Или есть что-то еще? Туманные образы из сна, который мне снился не один раз, приплывают и уплывают, становятся более-менее четкими, потом снова размытыми. Образы людей, которые разговаривают, спорят. Это только сны или реальные воспоминания? Разумно предположить, что они из реальности: ведь нас нашел Марк. Если он нашел своего сына мертвым в кроватке-корзине, с прикрытым подушкой носиком и ротиком, то он должен был плакать, предположить, что ребенка убила я. Что-то в этой сцене кажется неправильным, хотя все описано черным по белому в документах судебного процесса. Не могу понять, что не так. Почему я не могу ничего толком вспомнить? Странно. Другие дни я помню с кристальной четкостью. Как возила Дилана смотреть на землекопов, когда в местном парке велись земляные работы. Помню, как ездила на могилу матери, чтобы положить на нее фотографию Дилана с папой. Это была одна из причин, объясняющих, почему врачи диагностировали послеродовой психоз: я ничего не помнила про смерть Дилана. Хотя я всегда чувствовала досаду и неудовлетворенность доктора Томпсон: она думала, что я могу притворяться, чтобы получить меньший срок.