Как я теперь живу

В Нью-Йорке я могла только лежать, уставившись в стенку. Молчала — окаменела от гнева и горя. Меня запихали в больницу и продержали там несколько месяцев. Ела я теперь чрезвычайно охотно, это смущало врачей и путало все их представления о том, что со мной и почему я тут. Никто не мог понять, что я делаю в больнице. Но объяснять я ничего не собиралась.

В конце концов им пришлось меня выписать, ни в чем не разобравшись — хотя в чем тут разбираться?

Вот вам объяснение, слушайте внимательно и вы, и врачи.

В больницу меня запихнули, потому что так всем было удобнее. Только так меня можно было вывезти из Англии. А мне совершенно неинтересно было морить себя голодом, замышлять самоубийство, резать вены, мне ни к чему было себя наказывать, калечить и чего-то лишать.

Конечно, я умирала, но разве не все мы умираем? Каждый день, частичка за частичкой, я умирала — от утраты.

В таком состоянии может помочь — что тогда, что сейчас — только одно: крепко держаться за то, что любишь. Я стала записывать, сначала отдельными кусочками, по одному предложению, по паре слов. Больше за раз не получалось. Потом стала писать подробнее — горе притупилось, но так и не отпустило.

Теперь я почти не могу перечитывать свои записи. Труднее всего читать о счастливых днях. Иногда я просто не в силах заставить себя о них вспоминать. Но ни за что не откажусь ни от малейшей детали. Держусь за то, что произошло шесть лет назад, — только так и могу выжить.

Прошлое никуда не уходит, живет в моей памяти, в моем теле, в моих снах.

2

Война длилась долго — бесконечно долго.

А потом кончилась. Хотелось бы сказать, навсегда, — но это была бы слишком большая везуха.

Оккупация продолжалась только девять месяцев, к Рождеству первого года все было кончено. Но к этому времени я уже оказалась в Нью-Йорке, не потому, что хотела сюда, а потому, что меня, с одной стороны, сюда тащили, а с другой стороны, оттуда выпихивали. Не обошлось и без шантажа. Сопротивляться сил больше не было — после всего, что пришлось пережить.

Хуже всего даже не госпиталь, не одиночество, не война, даже не разлука с Эдмундом.

Страшнее всего — не знать наверняка.

В наши дни модно рассуждать о том, как прекрасно прожить короткую, как буря, жизнь, а потом красиво умереть — а помереть теперь ничего не стоит. Но я не померла. Я уехала из Англии и застряла между небом и землей — надолго. Все это время я просто жду возвращения домой.

Вам, наверно, кажется, что я преувеличиваю, но разрешите мне все объяснить без прикрас. Да, я жду, но в то же время работаю, читаю книги, провожу дни в бомбоубежище, отовариваю продуктовые карточки, пишу письма, остаюсь в живых.

Дело в том, что меня ничем нельзя отвлечь от ожидания.

Время. Просто. Течет. Мимо.

Для начала я вернулась в лоно семьи. Познакомилась со сводной сестрой. Она мне сестра наполовину, а вернее, куда меньше чем наполовину. На восьмушку. На одну пятидесятую.

Ее назвали Леонора. Нос-Курнос, Чудо-Ребенок, Супер-Норм — Давина использует эти прозвища по сто раз на дню без малого уже пять лет.

Я точно знаю, как протекает беседа с моим отцом.

— Какое счастье, что с Леонорой никаких проблем, СКОЛЬКО ЖЕ ДЕНЕГ и не только денег мы угрохали на… (кивок в мою сторону).

Отцу, конечно, неловко, но он отвечает, да, дорогая. И замолкает, беззвучно постукивая костяшками пальцев — от сглазу — по сделанной на заказ Столешнице Из Белой Канадской Березы.

В ее возрасте я тоже была чудо-ребенком.

Ради отца я стараюсь делать вид, что в восторге от Леоноры. Впрочем, ей все равно. Она совершенно уверена, что от нее в восторге все.

Ей повезло. Так куда легче.

Я покинула лоно семьи через несколько дней после выписки из больницы. Большинство школ не работало — зачем, скажите мне, учиться, когда вокруг смерть и разруха? Поселилась в заброшенном офисном здании около Центрального вокзала. Никто в этом районе жить не хочет, но мне нравится. Тут больше простора и довольно-таки тихо, хотя постреливают иногда.

Прямо рядом — Нью-Йоркская публичная библиотека. Главное здание, на углу 42-й улицы и Пятой авеню. Я подумала, им сотрудников не хватает. Всем в этом районе сотрудников не хватает. Во время интервью они меня спрашивают, что я думаю по поводу бомб и снайперов, и приходят в восторг — им кажется, что я страшно храбрая. В любом случае никаких других кандидатов у них нет, что легко объясняет, почему их не взволновала моя предыдущая должность. Дежурный по палате в психушке.

Хожу на работу каждый день, хотя не вполне понимаю, в чем состоят мои обязанности. Тут тихо, гулко и пусто. Бывают дни, когда появляются только наши постоянные посетители — маленькая группка психов, истинные Искатели Знаний, которым нужны справочники и энциклопедии. Остальные отсиживаются по домам — там есть интернет. Их гораздо меньше волнует достоверность информации и куда больше пугают террористы-смертники. Почти все привыкли обходиться без излишеств, библиотечных книг например.

Всего несколько месяцев прошло, как прекратились сотни войн по всей планете. Или это была одна большая война? Я забыла.

Мне кажется, все уже позабыли.