Как испортить хороший текст. От кульминации до финала

Рецепты успеха индивидуальны. Шаблоны коучей не работают. Самые светлые умы современности бьются над секретами творчества так же, как их предшественники на протяжении многих веков. Об этом свидетельствует россыпь цитат, из которых сложена существенная часть «Антикоучинга».

Почему признания может не быть?

В частности, потому, что писатель и читатель по-разному понимают своё взаимодействие.

Художник Амедео Модильяни понимал творчество как дарение: от немногих – многим; от тех, кто знает и имеет, – тем, кто не знает и не имеет.

Читательская аудитория не прочь получать подарки, но тут появляется тонкость, упомянутая в «Цитадели» Антуана де Сент-Экзюпери. Контекст необычен: воины после сражения отправляются искать любовь. Они несут женщинам щедрые дары. Им не жаль денег, добытых по́том и кровью, но…

⊲

Невозможно одарить куртизанку. Всё, что ни принесёшь ей, она сочтёт заслуженной мздой. <…>

Надо быть богаче короля, чтобы куртизанка поняла, что её одарили. Но даже если подарить ей полмира, она поблагодарит – себя. Похвалит себя за удачливость и возгордится своей красотой и хитростью, благодаря которым ты так раскошелился. В этот бездонный колодец ты можешь спустить золото тысяч и тысяч караванов и всё-таки ничего не подаришь. Нет того, кто принял бы от тебя дары.

Сент-Экзюпери подтверждает репутацию депрессивного писателя, но ситуация не безнадёжна. Часть читателей готовы принять писательский дар. И всё же их – меньшинство, их ресурсы ограничены. Даже если забыть о растущей цене книг, есть предел количеству того, что может прочесть и осмыслить небольшая часть аудитории…

…а большинство читателей нуждается в предварительной подготовке к принятию даров от писателя. О результатах такой работы в начале 1960-х годов рассказывал учёный-футуролог и писатель-фантаст Станислав Лем. Для советских читателей он, сам того не ожидая, оказался в исключительном положении по сравнению с другими зарубежными писателями: «Никто из профессиональных русских переводчиков польской литературы, контактировавших с нашим Министерством культуры и Союзом польских литераторов, не переводил мою прозу. В СССР её переводили известный астрофизик, известный математик и, кажется, какой-то японист, а также люди не из литературной среды».

Лем поражался гигантским тиражам своих книг на русском языке. Приезжая в Россию с делегациями деятелей культуры, он не участвовал в официозных мероприятиях, а тут же попадал в руки учёных, которые возили его по индивидуальной программе в лучшие научные центры и вузы страны.

⊲

Собирались такие толпы, что я, должно быть, выглядел, как Фидель Кастро среди своих поклонников. У русских, когда они ощущают интеллектуальное приключение, температура эмоций значительно более высока по сравнению с другими странами. Сартр, когда возвращался из Москвы, был буквально пьян от того, как его там носили на руках. Я тоже это испытал. Русские, если кому-то преданны, способны на такую самоотверженность и жертвенность, так прекрасны, что просто трудно это описать.

В Москве меня все знали и читали, сам Генеральный конструктор, то есть Сергей Королёв, создавший всю космическую программу СССР, читал Лема и любил Лема, а у нас эти партийные начальники и полковники не имели обо мне ни малейшего понятия.

Хочется верить, что за минувшие больше чем полвека не пропало свойство российской аудитории «повышать температуру эмоций, ощущая интеллектуальное приключение». Но всё же и страна, и книжный рынок, и многие прочие обстоятельства радикально изменились. А главное, читатели были здорово подготовлены к восприятию книг Лема – не в последнюю очередь благодаря тому, что его переводили серьёзные учёные, а не штатные литературные переводчики. Вдобавок аудитория состояла прежде всего из инженеров, и это была существенная часть многомиллионной советской интеллигенции.