Как испортить хороший текст. От кульминации до финала

Отсутствие юмора – одна из причин, по которым тяжело читать Льва Толстого. Его сын Сергей в 1923 году опубликовал брошюру «Юмор в разговорах Л.Н. Толстого» с зачином: «Отец мой, Л.Н. Толстой, был очень склонен к юмору», но привёл такие примеры папиных шуток, что неловко за них обоих. Возможно, Лев Николаевич действительно проявлял обозначенную склонность, но чувства юмора недоставало и Сергею Львовичу: видимо, это наследственное.

В каждом своём произведении Лев Толстой был удручающе, беспросветно серьёзен. У него и у его героев никогда не мелькало даже тени улыбки. А ведь эти герои жили в великосветском обществе, где искусство тонкого французского юмора числили среди важнейших достоинств.

«От великого до смешного один шаг» – по свидетельству Доминика де Прадта, повторял Наполеон осенью 1812 года, когда ему было совсем не до шуток. Отступая из России, император перефразировал цитату другого француза, писателя Жан-Франсуа Мармонтеля: «Вообще смешное соприкасается с великим».

Искушённые читатели ценят такие контрастные соприкосновения. Многие выдающиеся произведения литературы построены на этом контрасте. Но даже записи в дневниках Толстого, не предназначенные для чужих глаз, чугунно серьёзны. Тридцатилетний Лев Николаевич писал:

⊲

19 сентября. Решил, что надо любить и трудиться, и всё.

20 сентября. Устал. Не любил и не трудился.

Подобными заметками пестрят его дневники и в двадцать лет, и в восемьдесят. «9 января. 1) Встал поздно. 2) Разгорячился, прибил Алёшку. 3) Ленился. 4) Был беспорядочен. 5) Был грустен… 17 сентября. С тоской в душе шлялся утром… 13, 14, 15, 16, 17 декабря. Утром хотел писать, но не очень, и потому шил сапоги». Отпечаток этой тоски лежит на всей толстовской прозе.

То ли дело Чехов, который умел вышутить и своих героев, и себя самого:

⊲

Третьего дня я был именинник; ожидал подарков и не получил ни шиша. <…>

Я шаферствовал в чужой фрачной паре, в широчайших штанах и без одной запонки, – в Москве такому шаферу дали бы по шее, но здесь я был эффектнее всех. <…>

Вы хотите, чтобы я, изображая конокрадов, говорил бы: кража лошадей есть зло. Но ведь это и без меня давно уже известно. Пусть судят их присяжные заседатели, а моё дело показать только, какие они есть. Я пишу: вы имеете дело с конокрадами, так знайте же, что это не нищие, а сытые люди, что это люди культа и что конокрадство есть не просто кража, а страсть. <…>

Рассказ мой начинается, как начинаются вообще все лучшие русские сказания: был я, признаться, выпивши.

«Серьёзность человека, обладающего чувством юмора, в сто раз серьёзней серьёзности серьёзного человека», – говорил Чехов. Его пера достоин реальный диалог журналиста со скульптором Меркуровым:

⊲

– Вы ведь снимали маску со Льва Толстого?

– Снимал.

– Ну и что?

– Сильно прилипла борода.

«Я вовсе не хочу порочить скульптора, приводя этот как бы цинический ответ, – писал Юрий Олеша. – Он совсем и не был в эту минуту циником. Просто он ответил профессионально».

Умение даже о великом говорить с уважением, но без придыхания и временами с улыбкой – не цинизм, а писательское искусство, которое под силу немногим. Тем ценнее оно для читателей, и тем ценнее читатели, которые умеют его ценить.

Эта тема волновала Владимира Набокова, который утверждал: «Все хоть чего-то стоящие писатели – юмористы. Я не клоун, но покажите мне великого писателя без чувства юмора». Кроме того: «Чехов писал печальные книги для весёлых людей; я хочу сказать, что только читатель с чувством юмора сумеет по-настоящему ощутить их печаль». И, наконец: «Горе тому воображению, которому юмор не сопутствует».

Не надо писать слишком серьёзно. Не надо, чтобы у читателей сводило скулы. Не надо выглядеть автором из тех, о ком персонаж Грибоедова говорил: «Словечка в простоте не скажут». Люди порой иронизируют даже в критических ситуациях, а юмор – одно из немногих качеств, которое принципиально отличает человека от других животных.