– Естественно, я сказала ему, что если желтое ему не нравится, пусть купит мне какое-нибудь другое. И что в постели он не жалуется на то, что меня что-нибудь толстит.
– А он что? – мне смертельно хотелось спать, но надо было решаться – брать Вовку с собой или оставлять с Татьяной.
– Ну что этот ничтожный человек может сказать!? Заявил, что пока можно надеть и черное. Что он не побежит же за платьем в час ночи…
– Логично, – заметила я.
– Вовсе не логично и по-хамски! – возмутилась Татьяна. Она мечтала отомстить за всех поруганных женщин мира.
– Но что уж тут такого хамского?
– Что! Так он еще тут же сказал, что и без меня найдется желающих, хоть отбавляй!
– И ты решила ему что-то доказать?
Таня вздохнула.
– Знаешь, у меня тоже есть гордость. – Она оглядела себя. – Ну пусть я немного поправилась. Но я же не тычу его носом в его недостатки! К тому же, – Таня решительно подперла бока руками, – да, я поправилась, но это меня не портит! Короче, он уехал и я теперь одна.
Она вздохнула.
– Мы, одиночки, должны помогать друг другу. Кому мы с тобой вообще-то нужны, если так разобраться… – Она вдруг смахнула слезинку, а я почувствовала себя ущемленной. Как это – кому я нужна? У меня есть мама, папа… Есть дед, наконец. Это же я просто так выпендриваюсь, оттого что не хочу выглядеть неудачницей…
– Тань, ты не передумаешь идти в ресторан? – Я просто не знала, что делать.
– С чего бы я передумала? Хватай младенца, неси его ко мне, – скомандовала Татьяна.
Вовка был такой сонный, теплый… Мы устроили его на Танькиной постели. Туда же положили и Танькину дочку.
Ой, миленький, прости! Я вернусь через два дня. Я поцеловала Вовку и облилась слезами.
– Вали уже давай! Не на год ведь уезжаешь, – развернула меня Татьяна. – Прям разревелась, будто свекрухе-злодейке ребенка навек отдаешь! Будешь реветь, еще передумаю. Не отпущу!
Я только махнула, расцеловалась с Танькой, схватила сумку и выскочила за порог.
– Егор Дмитрич приехали, – секретарша тронула меня за плечо и испугалась. – Что с вами?
Я открыла глаза.
– Вы плачете?
Машинально я схватилась за щеку.
– Ой, что вы, нет! Это у меня просто так… гайморит зимой был.
Секретарша посмотрела на меня понимающе.
– И у меня тоже был. Два года назад. В область пришлось ездить проколы делать.
Я встала, подобралась. Подобралась и секретарша. Заглянула в дверь кабинета:
– Егор Дмитрич вас ждет.
Я вошла, положив диктофон в карман. Глава администрации протянул мне руку.
Он оказался внушительным, рыжеватым и молодым еще дядькой, которому, по всей видимости, хотелось казаться энергичным и в то же время любимым народом руководителем. Возможно, это ему удавалось, а может, он и в самом деле был таким, потому что держался очень уверенно и как-то весело, хотя я знала, что всю первую половину дня он провел на какой-то стройке, на которой где-то что-то прорвало. О том, что он не врал и действительно был на прорыве, свидетельствовали высокие резиновые сапоги, заляпанные свежей рыжей грязью, и ветровка, брошенная на стул. Сапоги он, наверное, переодел только что, перед моим приходом, потому что секретарша, увидев их, только качнула головой и тут же их унесла.
– Сейчас мы с вами чаю выпьем и закусим! – Егор Дмитрич как-то по-детски аппетитно хлопнул в ладоши, и я, хотя совершенно есть не хотела, решила не отказываться.
Закуска у Главы тоже оказалась самая что ни на есть демократичная – бутерброды с полукопченой колбасой и сыром и уже знакомые мне мед и варенье в стеклянных вазочках. Любо-дорого было посмотреть, как Егор Дмитрич ел. Кусь! И полбутерброда с сыром разом исчезло в его большой веселой пасти. Еще раз – кусь! И нет уже и бутерброда с колбасой.
– Да вы ешьте, ешьте! – размашисто угощал он меня с набитым ртом. – Слава богу, колбаской тут да сырком не обделены. Все у нас свое, местное, хозяйское… Фермерские-то хозяйства у нас, слыхали, какие? Англичанин даже один работает – один весь бывший колхоз работой обеспечивает.
Я вежливо напомнила ему о цели своего приезда.