Как кошка смотрела на королей и другие мемуаразмы

В 1997 году – тут, по крайней мере, дата известна точно – мне присудили медаль Французской академии с труднопереводимым названием «Prix du rayonnement de la langue française» – что-то вроде «За распространение славы французского языка». Медаль de vermeil, то есть из позолоченного серебра. А с этими медалями ситуация, как оказалось, такая: об их присуждении торжественно объявляют на годичном заседании Французской академии в первый четверг декабря. И если ты находишься в Париже, то можешь на такое заседание попасть и услышать, как произносят в стенах бывшего Коллежа четырех наций на набережной Конти, построенного по приказу кардинала Мазарини, твое имя. Но медаль тебе все равно в руки не дадут. Она поедет малой скоростью к тебе на родину и будет рано или поздно вручена тебе в посольстве Франции. Мне повезло в том смысле, что я в тот первый четверг декабря в Париже была (благодаря очередной конференции) и на заседание попала. И видела академиков в мундирах, расшитых пальмовыми ветвями (сколько раз я эти пальмовые ветви комментировала; ведь Франция – страна традиций, и мундиры на академиках – все те же, какие были в XIX веке, правда, академики теперь есть женского пола, что в XIX веке было мыслимо только в произведениях альтернативной истории), а главное, слышала, как торжественно и громко бьют перед началом заседания барабаны, – только очень мешала мысль, что больше я никогда в жизни этих барабанов не услышу, и надо это непременно сохранить в памяти. И фамилию мою назвали среди многих прочих; когда назвали, я – по примеру всех предыдущих медалистов – на секунду встала со своего места в верхнем ряду амфитеатра. А потом было нечто вроде того, что у нас называют фуршетом (хотя fourchette по-французски – это вилка, а на наших фуршетах едят как раз без вилок), а у французов – buffet. И буфет этот был раскинут не в самом старинном здании, а во дворе, но, разумеется, не под открытым небом. У французов есть выражение bâtiment préfabriqué – заранее изготовленное, или просто сборное здание (мы бы сказали бытовка, но эти бытовки рангом повыше); во дворе как раз и были установлены такие сборные павильоны, в которых угощали вином и всякими закусками. Павильоны располагались анфиладой, и по этой анфиладе медленно шествовал тогдашний непременный секретарь Французской академии, автор серии исторических романов про «проклятых королей», которые у нас в советское время пользовались дикой популярностью и обменивались на макулатуру, и в каком-то смысле сам король – Морис Дрюон. Он уделял каждому из угощавшихся медалистов по несколько минут, и для каждого у него была, как у бабелевского персонажа, в запасе пара слов. Впрочем, что он говорил другим, не знаю, а когда дошел до меня (я была в самом конце анфилады), то сказал следующее: «А знаете, madame Milchina, зачем вам эта медаль?» – «Не знаю», – честно ответила я. «А вот зачем. Теперь вы сможете писать в своем CV: имею медаль Французской академии». И царственно удалился.

Угадайте, сколько мне лет?

Этот эпизод тоже французский. Дело было в Лионе в 2004 году; там проходила конференция, состоявшая из двух частей. Первая была посвящена эпохе Александра I, а вторая – русской эмиграции 1917–1945 годов. И вот во второй части выступал Никита Алексеевич Струве. Во время перерыва мы с одной моей коллегой разговорились с ним по дороге в столовую. И тут выяснилось, что он больше всего гордится не своей ролью в напечатании солженицынского «Архипелага», не своими книгами и статьями. «Вот угадайте, сколько мне лет?» – спросил он. Выглядел он так прекрасно, что мы с коллегой без тени лести сказали: «Ну, лет шестьдесят!» Как он был доволен, как счастлив! Потому что на самом деле ему было семьдесят три.

Какие у вас духи?

И, наконец, последний эпизод – так сказать, жемчужина коллекции. Среди своих «патентов на благородство» я могу с гордостью предъявить такой: «меня обнюхал великий Омри Ронен». Дело было на Эткиндовских чтениях в Европейском университете в Санкт-Петербурге. Перед началом очередного заседания Омри подошел ко мне, повел носом и очень строго спросил: «Вера, какие у вас духи?» А духи у меня были якобы французские Marina de Bourbon; говорю якобы, потому что продавались они исключительно в подземных переходах (а сейчас, кажется, и там не продаются). Я сказала про Марину, но Омри этим не удовлетворился. «А где вы их покупаете? Я хочу купить такие жене». Стыдно было признаваться про подземный переход, но пришлось.

Вадим Эразмович и Максим Бальзакович