Как кошка смотрела на королей и другие мемуаразмы

Сейчас бы мои визиты к батарее и надежды, возлагаемые на таяние пасты, назвали карго-культом. Но в 1964 году этого слова не знала не только я.

Цели и задачи

Иногда слова мстят за дурное к ним отношение. У меня есть такая слабость: я не умею отличать цели от задач. Ну то есть если я очень напрягусь и, по Станиславскому, вживусь в образ того бюрократа, который придумал эту парочку, то с грехом пополам отличу, конечно. Но операция эта мне глубоко претит. Цели и задачи отомстили – но не мне, а моему сыну. Поздно вечером накануне защиты его диплома выяснилось, что в уже переплетенной работе страницы про цели и задачи нет. Хотя он ее точно писал. Страницу распечатали на принтере, но нужно же было как-то инкорпорировать ее в переплет, сделанный, выражаясь техническим языком, на пружину. И я попыталась за отсутствием дырокола проделать в новой странице дырки с помощью машинки для вынимания косточек из вишен… Но потерпела фиаско, и пришлось Косте с утра бежать в переплетную мастерскую с целями и задачами.

Крупный советский критик

Не только в романах, но и в жизни бывает так, что одна фраза изменяет биографию человека. В моей жизни такую фразу произнесла Мариэтта Омаровна Чудакова, причем произнесла походя и почти случайно. Дело было в 1983 или 1984 году. Издательство «Советский писатель» выпустило «роман-эссе» поэта и переводчика Льва Гинзбурга «Разбилось лишь сердце мое…». И мне заказали рецензию на эту книгу. Ну я и написала. Ничего особенно криминального в этой рецензии, думаю, не было. Но Мариэтта Омаровна отозвалась о ней (в разговоре не со мной, но мне потом пересказали) убийственной фразой: «Так можно стать крупным советским критиком». С тех пор я написала около полусотни рецензий – но только на литературоведческие и/или исторические книги. Сама люблю читать рецензии и поэтому считаю, что должна принимать посильное участие в процессе рецензирования. Но современные романы больше не рецензировала никогда. И крупным советским критиком не стала – к счастью. Фраза же Мариэтты Омаровны оказалась полна такой мощи, что из моей библиографии (которую я вообще-то, следуя папиному завету, веду по возможности тщательно) вытравился самый след этой рецензии. И где она была напечатана, я вспомнить не могу. Следа рецензии нет. Но фраза – фраза точно была!

Идентичность в каждый дом

В 1992 году мы с коллегами: Ольгой Гринберг, Ириной Стаф и Сергеем Зенкиным – получили от Издательства имени Сабашниковых предложение перевести книгу великого французского историка Фернана Броделя, которая в оригинале называется Identité de la France. Она состоит из двух томов (второй том – из двух частей), и у каждого тома свой подзаголовок: «Пространство и история», «Люди и вещи». Подзаголовки для перевода трудностей не представляют. А что делать с Identité? Написать на титульном листе книги, написанной притом очень легко, научно, но не скучно и без ученого занудства, «Идентичность Франции», в 1992 году казалось мне совершенно невозможным, и я – исходя из содержания книги – подумала, что логично было бы назвать ее «Что такое Франция?». Коллеги со мной согласились, и под этим названием она и вышла. Но теперь идентичность, что называется, вошла в каждый дом и слово это встречается практически в любой книге по «национальному вопросу», и не только. Как бы я поступила теперь? Не знаю. Но, если честно, «Что такое Франция?» мне все равно нравится больше.

Проверила по Национальному корпусу русского языка (в 1992 году такой возможности не было): все правильно. Все национальные, культурные и цивилизационные идентичности внедрились в русские тексты с середины 1990‐х годов, а до этого идентичность употреблялась, как правило, только в значении тождества чего-то с чем-то.

Так проходит мирская слава

Пожалуй, самое эффектное определение славы я слышала от Инны Артуровны Тертерян, исследовательницы испаноязычных и португалоязычных литератур, женщины с острым умом и еще более острым языком: «Слава – это разделитель». Имелся в виду чисто библиотечный термин. Если в каталожном ящике ищешь карточку с книгой очень великого писателя, то видишь внутри особые разделы: «Полные собрания сочинений», «Сочинения», «Отдельные издания», «Литература о…». И один такой раздел от другого отделяет карточка-разделитель. А у остальных, не столь великих писателей все карточки идут подряд, без всяких разделителей.

Но уже сейчас во многих крупных библиотеках бумажные картотеки сосланы в глубокие подвалы (и хорошо, если вообще не отправлены на помойку). И как теперь определять по-настоящему великих?

Два сурка