Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе

Вы перечитываете эти книги? Упиваетесь ими? Учите наизусть особо удачные фрагменты? Цитируете взахлеб по скайпу друзьям, живущим на другом конце света?»

Буквально через две недели после этого, накануне оглашения лонга «Большой книги», появился пост гендиректора издательства «Время» Бориса Натановича Пастернака. Пишет он почти о том же, даже еще жестче: издатели вообще люди жесткие.

«У настоящей Большой книги должно быть долгое эхо <…> Попробуйте применить такой подход к лауреатам и финалистам последних лет. Да вы половины названий не вспомните, какое там эхо!»[183]

Напомню, что два из пяти названных Скворцовым романов получали «Большую книгу», три – «Русского Букера».

Суть, на мой взгляд, не в этом.

Дело не в том, хороши ли романы «икс», «игрек» или «зет», справедливо ли они были отмечены премией «эн» и кто и как их сегодня помнит. (Да и десять, даже двадцать лет – еще не время, чтобы делать какие-то выводы о судьбе романа.)

Суть в том, что у нас на глазах меняется читательское восприятие книги.

Из мира долгослужащих вещей мы – где-то с нулевых – переселились в эпоху одноразовых.

Чтобы стимулировать рынок, промышленность глобально перешла на продукцию краткосрочного использования. Купил – чуть поносил – выбросил. И снова в магазин.

Ходила в Ташкенте в 1970-е такая байка.

В местном ЦУМе «выбросили» партию венгерских или, может, даже немецких мужских костюмов. Очередь, шум, народ все радостно расхватал. Через неделю – скандал. Костюмы, попав под дождик, потекли. А полинявшая материя стала напоминать туалетную бумагу. Оказалось, что закупили, не разобравшись, партию костюмов для ритуальных услуг. Покойникам, понятно, многоразовое ни к чему.

Так вот: чем дальше, тем больше мы носим одежду для покойников.

Купил – чуть поносил – выбросил. Качественные вещи еще встречаются. И вызывают удивление как произведения искусства. И стоят зачастую почти столько же, если, конечно, не попасть на распродажу.

Общий тренд: купил – чуть поносил – выбросил. Купил – чуть поездил – выбросил. Купил – чуть пожил – пошел за новой.

Города для одноразового посещения. Песни одноразового прослушивания. Романы одноразового прочтения.

Такие романы (повести, рассказы…) существовали, конечно, всегда. Масслит, веселая обложечка, купил – прочел – забыл.

Серьезная литература отличалась – и продолжает отличаться – тем, что она, собственно, не для чтения. Она для перечитывания.

Тот, кто прочел «Гамлета» или «Идиота» всего один раз, – их не читал.

Но бытие, как известно, определяет сознание. Не сразу и не у всех; но постепенно, исподволь бытие в мире одноразовых вещей, слов, мыслей начинает проецироваться… да, в том числе и на сегмент высокой литературы.

Серьезную прозу уже давно не отличишь по виду. Ее издают под такими же веселенькими обложками, что и масслит. Один мой коллега-романист жаловался, что ему прислали из издательства (крупного и серьезного) вариант обложки с голой попой. Роман, кстати, был несколько о другом.

Как нас раздражали унылые коленкоровые обложки… Теперь вспоминаешь о них с легкой ностальгией.

Одноразовой стала литкритика, ужавшаяся до литжурналистики. Кто быстрее откликнется? Раз-два-три, побежали. Быстро прочесть – настрочить отклик – отложить – забыть. Если и вспомнить – через год-три-пять, то только для подведения «итогов десятилетия» или еще каких-нибудь итогов… Если так у литературных критиков – лучших, по определению, читателей, – что же требовать от остальных?

Соответственно, и премии – даже очень большие и очень серьезные – тоже работают по принципу: «Вжик-вжик-вжик-вжик… кто на новенького?» Честно отражают дух времени. Короткий список – длинный список – лавровый венок – фуршет. Лавровый венок, разумеется, тоже одноразовый; некоторые пробовали носить – рассыпается.

А поэзия… Поэзия – она вообще не для чтения и даже не для перечитывания. Она – по большому счету – для запоминания. Если читаешь стихотворение и не возникает желания запомнить хотя бы какую-то его часть, хотя бы строчку, то, значит, или в тебе, или в стихотворении что-то не то.

Стихи требуют еще более долгосрочного и интимного отношения к себе, чем даже очень серьезная проза.

(Заучивание фрагментов прозы, упомянутое Скворцовым, это скорее исключение; а вот для поэзии – норма.)

Поэтому и «долгое эхо» у поэзии – дольше.

Но как раз именно это и вступает в наиболее серьезное противоречие с эпохой одноразовых вещей. Которая если и допускает стихи, то мелькнувшие в соцсетях, торопливо «облайканные» и там же, в соцсетях, исчезнувшие. Стих как быстрый выкрик. Даже не выкрик, а бульк. Бульк с лайками. Фактически неслышный и неразличимый среди тысяч подобных.

Надежда все же остается.

«Бытие определяет сознание любого человека… только до того момента, когда сознание сформировывается. Впоследствии именно сформировавшееся сознание начинает определять бытие» (Бродский).

Возможно, и наше сознание со временем выработает иммунитет к этой всезатопляющей одноразовости. Но пока этого не заметно.