Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России

Из каких соображений должен тогда исходить потенциальный покупатель или инвестор, собирающийся вложить свои деньги в данную собственность? Как определить, выгодное это дело или разорительное, если у вас все цены перекошены? Даже при ваучерной приватизации, когда вы раздали не деньги, а псевдоденьги, некое «право покупки» какой-то части госсобственности, даже в этих условиях у человека должен работать нормальный экономический интерес. Он должен думать, взвешивать: в какое предприятие ему будет выгодно вложить этот самый ваучер, чтобы хотя бы в отдаленном будущем получить прибыль? Но как определить перспективу, скажем, нефтедобывающего предприятия, если у вас цены на нефть административно держатся на уровне 10 % от мировых и оттого нефтедобыча чуть ли не убыточна? А наиболее перспективными и выгодными формально оказываются предприятия легкой промышленности или автомобилестроения, поскольку розничные цены на некоторую их продукцию, наоборот, завышены в десятки раз относительно реальной себестоимости. Внешне почти любая швейная фабричка теоретически должна приносить бешеную прибыль на каждый рубль вложений (правда, эта созданная лишь централизованным ценообразованием прибыль потом отбирается государством в виде налогов, акцизов и так далее, но это, как говорится, другой вопрос). Таким образом, при перекошенной системе цен вы обязательно будете иметь искаженные экономические критерии для инвестиций.

Иными словами, без свободных цен невозможно провести и экономически обоснованную приватизацию для возникновения того самого эффективного собственника, поскольку эффективность предприятия в условиях свободных и заданных сверху регулируемых цен выглядит абсолютно по-разному. Поэтому вопрос о временном соотношении таких этапов реформы, как масштабная приватизация и либерализация цен, далеко не так однозначен, как это кажется некоторым критикам правительства, оспаривающим избранную нами последовательность действий.

Другое дело, что бо́льшая часть населения, формально ставшего у нас инвесторами через ваучерную схему, не была ни склонна, ни способна к решениям такого рода. Она действовала, как правило, в соответствии со своими интуитивными соображениями, личными привязанностями, ориентируясь на предприятия своего города. И по уровню своего образования, и по своей, так сказать, рыночной квалификации многие люди были далеки от того, чтобы действовать, опираясь на объективную информацию, квалифицированные прогнозы, знание рынка, понимание возможной будущей динамики цен и издержек. И тем не менее в приватизации у нас участвовало и много серьезных, крупных инвесторов, включая чековые инвестиционные фонды, объединившие ваучеры и средства населения. Им нужно было сделать свой выбор вполне осознанно. Однако принять оптимальное решение в ситуации, когда цены и издержки не сбалансированы, а, соответственно, эффективность предприятия условна, было бы просто нереально.

Наконец, крайне важным обстоятельством, диктовавшим логику наших экономических решений, был чрезвычайно высокий уровень инфляции, развал финансовой системы. Помимо глобальной задачи создания основ рыночной экономики, перед правительством стояла и конкретная острая проблема: избежать финансового краха, добиться финансовой стабилизации. В условиях, когда инфляция угрожала перейти в галопирующую, когда вся финансовая система была развалена, не было никакой возможности всерьез говорить о развитии производства, об инвестиционной активности, о структурной перестройке. В первую очередь необходимо было добиться того, чтобы деньги действительно стали деньгами, обрели реальную покупательную способность. Словом, та конкретная ситуация, в которой мы начали свою деятельность, заставила нас сделать основной упор не на стимулирование роста производства и его обновление, а на борьбу с инфляцией, на оздоровление финансов. Это предопределило и активное использование монетаристских методов, в частности ограничения денежной массы, поскольку без них побеждать инфляцию никто в мире еще не научился.